Шахерезада. Тысяча и одно воспоминание

Валера, милый!

Я Вас помню и люблю.

Не буду писать Вам о днях с первого по девятое число. Их было очень трудно прожить, и я плохо себя вела.

Вы можете быть мною довольны. Я деятельна и наконец сдвинула с места многое, связанное с наследием Алексея Федоровича.

Во-первых – передала в Музей Глинки почти все музыкальные рукописи. Там откроют его персональный фонд с постоянно действующей экспозицией, с рукописями, личными вещами, фотографиями и проч.

Во-вторых – добилась отправки в Москву рукописей для издания в «Советском композиторе» (что было невероятно трудно и сложно). Сволочизм цветет махровым цветом.

В-третьих – пустила в работу все рукописи, что будут изданы здесь.

В-четвертых – добилась, что друзья добьются передачи рукописи партитуры «Улугбека» из Всесоюзного радио в Музей Глинки.

В-пятых! Продвигается дело с выпуском монтажа «Улугбека» фирмой «Мелодия» в Москве.

В-шестых – скульптор сейчас делает макет памятника (памятник будет хороший).

Седьмое: начала активно работать с балетмейстером над экспозицией балета «Тановар», который будут ставить в Самарканде.

За истекший год – написала для книги, которая будет издана в Москве, воспоминания об Усто Мумине (там будут воспоминания и статьи разных художников)[462]. За эту работу меня все хвалят.

Воспоминания об Анне Андреевне перечеркнула, всё буду делать заново. Плохо пока.

Написала несколько стихотворений, одно даже на английском (сама не знаю, почему, но мне самой нравится).

На днях кончила одну вещь – называется она «Повесть о трубадуре, которого обманули» (современно, не правда ли?).

Я задумала ее давно, но вдруг, в тягчайшие для меня дни, стала ее писать. Конечно, это чистое самоуслаждение, так как я убедилась, что я, по-видимому, не настоящий писатель – мои вещи нравятся только тем, кто наделен чувством времени.

Но меня это почему-то почти не занимает.

Я рада, что я способна сидеть за столом по шесть-семь часов, не вставая. Все отвлечения, как «самокормление» и прочие, вызывают ярость. Если бы не диабет – жила бы яблоками и крепким чаем.

О друзьях могу сообщить новости: Милочка вышла замуж за очень милого, в высшей степени славного молодого физика, маленького и стройного – под стать Миле. Я очень за нее рада…

У меня в кабинете стоит елочка, а на столе цветут две ветки японской айвы дивной красоты.

В сочельник я взяла вторую небольшую елочку, убранную игрушками и свечечками, и поехала к Алексею Федоровичу. Было уже совсем темно, на кладбище не было ни души, только где-то за оградой фонари. Накрапывал мягкий дождь, и было очень тихо. Мы зажгли свечи, и они горели долго и ровно. Было удивительно и благостно. И я не плакала. Но на другой день и восьмого числа у меня был такой пароксизм тоски и печали, что мне казалось, что я не смогу больше жить. С того рокового дня я не знала такого сокрушающего отчаяния.

Но вот все-таки живу. Девятого с утра по радио звучала его музыка, одиннадцатого была прекрасная теплая и трогательная передача о нем и двенадцатого и тринадцатого всё время что-то его транслировали и играли.

Друзья поехали к нему на кладбище, а потом ко мне, было много людей хороших, добрых и любящих.

И я поняла, что он все-таки живет в любви живой жизни.

Всего не скажешь. Но я в этот день часто вспоминала Вас и Ваше лицо. Ведь Вы для меня навсегда – особенный.

Очень грустно, что Вы никогда не напишете мне хоть несколько строк. Ну, преодолейте это в себе и напишите.

Разбирая рукописи и фотографии, я снова увидела увеличенные Томом старогородские снимки[463]. Может, помните, есть такой с тенями и ослепительным светом, где я стою у подножия стены сада, с узбекским ведром.

И так вдруг что-то хлынуло и встрепенулось. Вот тут сразу и написала стихи, которые Вам посылаю. Это маленький довесочек к «Шахерезаде».

И свет и тени давних дней
Ушли с прохладой и водой
За сменою закатов и ночей.
И нет уж больше сада за стеной,
В благоуханности хранившего и мрак, и зной,
Где бубен грели, чтоб звучал звончей,
Где руки чьи-то ладили струну.
Там голос юности моей звучал,
В тени дерев очаг пылал,
И знала я, что ввечеру
На тополях спят восемь голубей.

5 ноября 1977