Шахерезада. Тысяча и одно воспоминание

«В дом с мемориальной доской, посвященной дирижеру Большого театра Александру Шамильевичу Мелик-Пашаеву, в 1986 году меня направила Галина Лонгиновна Козловская, чтобы договориться с Минной Соломоновной о кусте необыкновенной розовой сирени, которая впоследствие была успешно перевезена самолетом в Ташкент[158].

Тогда мы сидели с Минной Соломоновной за большим круглым столом и говорили о Галине Лонгиновне, ее замечательных письмах. Она вспоминала дружбу Александра Шамильевича с Михаилом Булгаковым и его женой Еленой Сергеевной. Рассказывала о С. Я. Лемешеве, который жил несколькими этажами выше, и толпах «лемешисток», которые не давали прохода своему кумиру, поджидая его у подъезда.

Во время нашей беседы в комнату заглянул и поздоровался черноглазый молодой человек. «Знакомьтесь, это мой сын Алик», – сказала Минна Соломоновна.

С тех пор прошла почти четверть века. Не стало Минны Соломоновны и самой Галины Козловской, а я вновь оказалась за тем же круглым столом с Александром Александровичем, и мы вспоминали Ташкент, дом Козловских, сад, журавля, розовую сирень и, конечно же, ее – Галину Лонгиновну, которая когда-то смогла соединить все эти звенья в одну цепь».

Вниманию читателя предлагается расшифрованный с диктофонной записи рассказ Александра Мелик-Пашаева о Ташкенте и дружбе его родителей с Козловскими.

Татьяна Кузнецова

Воспоминания

Вспоминаю, как я впервые услышал о Галине Лонгиновне Козловской. Впрочем, вначале я услышал об Алексее Федоровиче, поскольку отец был дирижером, а Алексей Федорович еще в молодости посещал спектакли Большого театра, заметил и очень полюбил Мелик-Пашаева как молодого дирижера. Потом Алексей Федорович исчез, естественно, на десятки лет, создавал музыкальную культуру Узбекистана. А в апреле 1964 года, когда отец с мамой поехали в Ташкент, на фестиваль «Ташкентская весна», вдруг оказалось, что там у них есть такие потенциально близкие друзья, которые приняли их с огромной радостью. И там, в течение трех дней, пока шел фестиваль, у них было неожиданное дружеское общение.

Вообще-то отец мой к людям хорошо относился, но сказать, что легко сходился и мог быстро сдружиться, нельзя. Нет, он обычно дружил с теми людьми, с кем с детства, смолоду был знаком. А тут у них не было никаких внутренних барьеров, а, наоборот, полное взаимное приятие, и музыкальное, и человеческое. К тому же чувство юмора их роднило. О Галине Лонгиновне мама тогда тоже рассказывала как об очень интересном человеке высокой культуры. Но больше о нем.

Когда они встречали моих родителей в аэропорту, то чуть ли не первой фразой Алексея Федоровича было: «А вы помните, как вы начинали «Отелло» в тридцать таком-то году?» Отец показал жест, а он в ответ: «Нет, не так! А вот так! Вы уж со мной не спорьте!» Ему очень нравился Верди и особенно «Отелло» в трактовке Мелик-Пашаева. Он это запомнил на десятки лет.

Я помню еще такую шутку. У них было торжественное открытие фестиваля, и Александр Шамильевич там выступал. Потом подошел к Козловскому и посетовал: «Что-то я как-то неудачно выступил. Неинтересно». А тот, сверкнув глазами, ответил: «Александр Шамильевич, вы выступили как Шекспир в банде Махно!» (видимо, так это выглядело по сравнению с другими). В дружеском общении он был очень обаятелен, у него был такой искрящийся положительный заряд.

После смерти моего отца у мамы была с Козловскими по этому поводу небольшая переписка. Потом Галина Лонгиновна к нам приезжала, они общались, и не один раз.

Однажды от каких-то общих знакомых был звонок, чтобы мы приютили у себя приезжавшую из Ленинграда Анну Ахматову. По каким-то обстоятельствам она не могла на этот раз остановиться там, где обычно останавливалась. Мы, конечно же, с радостью согласились. Но потом что-то изменилось, и она к нам так и не попала.

Как-то Галина Лонгиновна возила нас на машине в Переделкино, где мы познакомились с Евгением Борисовичем Пастернаком. Так что у них общение было не только эпистолярное, но и личное.

Через некоторое время, когда мы с мамой стали совершать интересные поездки по нашей стране, дальние и ближние, мы отправились однажды в поездку по Узбекистану. И вот, попав в Ташкент, естественно, отправились к Козловским. Я очень хорошо помню, как мы добирались туда. Была южная черно-синяя ночь, со звездами, необычайно теплая. Ну и поискать, конечно, пришлось, потому что непросто было найти этот тупик, домики низенькие, не поймешь, где сворачивать. Помню, что в этот день как раз умер Мао. Я помню, как мы вошли, немного уставшие, в этот сад: небо, звезды, стол с виноградом, прудик чуть-чуть журчит водичкой, и журавль навстречу вышел. Они сидели в саду за столом с приветливыми лицами, и даже известие о смерти Мао Цзедуна как-то не испортило общего настроения. Нехорошо, конечно, но мы еще шутили по этому поводу – вот, мол, не выдержал нашего приближения к китайской границе!