Шахиня

– И мой костюм тоже готов, следовательно, можно без лишних разговоров приступать к делу, – после чего с неподражаемой грацией юркнула в мягкий мех своего импровизированного солдатского камзола.

– Ну, как я выгляжу, Лесток?

– Неотразимо, – с улыбкой ответил маленький француз, – именно так, как необходимо, чтобы с удовольствием ради вас застрелиться.

– И вот такую красивую женщину, – воскликнула она, – собирались запереть в монастырь! Мерзавцы, вы мне за это заплатите!

13 Революция

Соправительница Анна Брауншвейгская как раз беседовала в будуаре со своим любовником, графом Динаром, когда в дверь резко постучали. Сначала она никак не отреагировала на стук, однако когда затарабанили еще ожесточеннее, раздраженно крикнула:

– Кого еще там принесло в такой поздний час?

– Это я, Анна, – ответил голос из-за двери.

– Мой муженек, – расплылась Анна Леопольдовна в неописуемой улыбке.

– Его высочество, должно быть, очень ревнив? – спросил Линар.

– Как вам такое могло прийти в голову, скорее пьян, – шепотом ответила герцогиня.

– Ну, открой же наконец, – снова начал за дверью Ульрих Брауншвейгский.

– С какой стати? – возразила соправительница. – Я уже легла и не хочу, чтобы меня беспокоили. Торопиться некуда, чай, не пожар.

– Пожар, да еще какой, моя дорогая! Я знаю из надежных источников, что среди солдат и петербургской черни против нас затевается комплот, и хотел просить тебя незамедлительно принять соответствующие меры, – проговорил герцог.

Анна Леопольдовна расхохоталась.

– Сейчас, когда на дворе уже почти ночь, что это тебе взбрело в голову? Ты, по-моему, слишком много выпил, у нас достаточно времени, чтобы утром во всем разобраться.

– Возможно, достаточно, а возможно, и нет. У меня есть доказательства...

– Я тебе во всем и на слово верю, однако сейчас я хочу спать, утром мы продолжим разговор об этом деле, – ответила соправительница. – Спокойной ночи!

Было слышно, как герцог после этого удалился.

– Вот таков он всегда, – сказала герцогиня Линару, – будит меня среди ночи, чтобы поговорить о тесьме, которую собирается заменить на камзолах наших солдат.

– Однако этот заговор, похоже, не мог появиться у него совсем уж на пустом месте, – заметил Линар.

– Ах! Все эти небылицы люди выдумывают, чтобы как-то скоротать время, если у них нет более серьезных дел и им нечем заняться, – воскликнула Анна Леопольдовна. – Когда мы с Минихом сговаривались свергнуть Бирона, ни одна живая душа об этом не ведала...

Наступила ночь пятого декабря тысяча семьсот сорок первого года. Ударил сильный мороз, и стужа усилилась почти до невыносимых пределов. В двенадцатом часу все главные фигуранты заговора в последний раз собрались в маленьком дворце великой княжны. На внешнем фасаде его не было видно ни света, ни вообще чего-нибудь необычного. Все, казалось, погрузилось в сон. Только маленький салон, выходящий окнами в сад, да примыкающий к нему будуар принцессы были освещены. В первом вполголоса переговаривались между собой заговорщики, тогда как в последнем Елизавета занималась своим туалетом с такой тщательностью и кокетством, как будто ей предстояло отправиться на придворное празднество или принять возлюбленного. Наконец царевна быстрым шагом вышла оттуда с гордой улыбкой на губах, ибо она знала, что была необычайно красива. Поверх серой бархатной юбки, которая доходила ей только до щиколоток и позволяла лицезреть ее маленькие ножки в черных, отороченных узкими полосками собольего меха полусапожках, на ней был надет камзол из зеленого бархата, подбитый собольим мехом, который благодаря красным бархатным отворотам и золотым позументам приобрел теперь вид мундира Преображенской гвардии, а также мужское жабо и белые перчатки с манжетами. Осиную талию ее перехватывал пояс из белой кожи, на котором висела офицерская шпага и за который была воткнута пара пистолетов. Ее красивую повелительную голову в белом как снег парике увенчивала офицерская шапка Астроцкого, в руке она держала нагайку.

Возглас искреннего восхищения встретил появление цесаревны и, казалось, сам по себе гарантировал ей успех; она знала, что сегодня более чем когда-либо задачей ее было очаровывать и пленять, и она в самом деле была восхитительно хороша. Милостиво протянув каждому из своих сторонников руку, она подписала отданные ею приказы и вручила им бумаги.

– Вы видите, я меньше всего думаю о себе, я отвечаю за все, что вы совершите от моего имени, – произнесла она с благородной гордостью, – мы или победим вместе, или вместе погибнем. Я хочу лишь, чтобы кровь пролилась только в крайнем случае.

Первым, кто удалился, чтобы присоединиться к собравшимся в трактире друзьям, был студент Баттог, в половине двенадцатого на свои посты отправились Шувалов и Астроцкий.

Когда колокола на башне соседней церкви пробили последнюю четверть часа до полуночи, Лесток встал и торжественно проговорил:

– Пора, княжна, отныне каждое мгновение принадлежит мировой истории.

– Предоставьте мне еще несколько секунд, – ответила Елизавета.