Шахматист

— Достаточно ли будет этого, сын мой? Как можно полностью воплотиться в другого человека, лишь читая о нем, но не увидев его хотя бы раз?

— Вы правы, отец, я думал об этом…

Он задумался и улыбнулся собственным воспоминаниям:

Обдумаем полней,
Какие могут ждать нас вероятья.
Допустим, план наш белой ниткой шит
И рухнет или выйдет весь наружу.
Как быть тогда? Нам надобно взамен
Иметь другое что-нибудь в запасе.

— Чьи это слова, сын мой, которых я не понимаю, но которые столь красиво звучат? — спросил священник.

— Шекспира, монах… Бога мы тоже во всей полноте не понимаем, как и его слов, хотя они звучат для нас так красиво… Шекспир мой Бог, возвышающийся над всеми земными божками, а его сын — Гамлет, мой единственный брат. Как же я люблю его, отец мой! Он приходит ко мне, когда у меня неприятности, или же когда мне плохо, это он делает так, что мне уже не так тяжело…

— Стихами, сын мой, ты убираешь неприятности?

— Я питаюсь стихами, отче, получая в них совет или силу, а неприятности убираю пинками. Бывает, что это пинок прямо по совести, но бывает, что другого способа и нет. Именно так со мной и сейчас. — Он замолчал, впав в свойственное ему иногда состояние задумчивости. А потом вдруг опять обратился к священнику: — То есть, необходимо обдумать нечто такое, что даст нам гарантию результата. Недостаточно, чтобы вы выучили всю эту писанину наизусть, даже если бы вы запомнили ее столь же хорошо, как я — каждое слово из «Гамлета». Но я знаю, что нам следует сделать. Приготовьтесь к выезду, отец Стефан. Мы отправимся в Познань.

Утром 9 декабря (вторник), разбуженный Сием пораньше, Бенджамен помчался в Познань один. Филадельф уже ожидал его, но их обоих ждала неожиданность — двери в собор кармелитов были закрыты. Тогда они пошли дальше и уселись у бернардинов, в соборе возле монастыря, под стенами которого уже начали устраиваться шумные торговки. Гвардеец осмотрелся еще раз и вынул из-за пазухи свернутые бумаги.

— Ознакомьтесь с этим и как можно скорее уничтожьте, — сказал он. — Это список лиц, из которых состоит ближайшее окружение узурпатора. Слуги, секретари, охрана, министры, штаб, военные, которые сейчас пребывают в Познани — с описаниями лиц и характерных признаков. Не думаю, чтобы все это было нужно двойнику больше, чем на несколько часов, так как затем мы перехватим все нити и будем ими дергать. А вот здесь досье на Шульмайстера…

Пока тот говорил, Батхерст просматривал отдельные листки. Услышав фамилию Шульмайстера, он буркнул:

— Убогое это досье…

— Это все, что мы успели собрать.

— …но занимательное… Ну вот, сын пастора, вот оно как…

Он хотел сказать: «как и я сам», но вовремя сдержался.

После этого он перелистывал страницы одну за другой, читая некоторые сведения тихо вслух, как будто разговаривал сам с собой:

— Псевдонимы: «Господин Карл», «Рыжий Карл», «Почтмейстер»… Мания величия… Ясное дело, без нее он был бы мальчиком на посылках, как и всякий, кто ее лишен… Везунчик! Много раз вырывался из лап австрийцев. Жестокий и не знающий сомнений. Следовательно — умный… Ооо, любит театр! И еще… что здесь написано?… Любит детей! Замечательная смесь![258]

Увлеченный таким сходством между собой и Шульмайстером, Батхерст впал в некий транс, он читал и комментировал вполголоса, все время в стиле беседы с самим собой, пока филадельф не перебил его:

— У нас нет времени, вы прочитаете это потом! И вообще, не понимаю, какое это вообще может иметь значение! Сами мы Шульмайстером заниматься не будем и, конечно, не потому, что знаем его как любителя театра! Нас же он тоже не тронет, поскольку не имеет о нас понятия!

— Вот в этом никогда нельзя быть уверенным, — заметил Бенджамен.

— Мы в этом уверены. Доказательством является то, что мы до сих пор живы. Если бы он хоть что-то о нас знал, мы все уже делили бы общую могилу! Пока что он ничего не знает. А узнает, когда будет стоять перед расстрельным взводом! Поэтому я и не понимаю, зачем все это…

«Ты и не должен», — подумал Бенджамен. Даже если бы он и хотел, то не объяснил бы этому человеку, что ему доставляет буквально физическое наслаждение иметь такого противника, как Шульмайстер, соль всей этой игры, брата-близнеца по другую сторону баррикады, и чтобы иметь возможность обмануть его с помощью прекрасной, словно симфония Бетховена, комбинации, он хочет знать о нем все — как мужчина желает познать любимую женщину. Ну как бы он мог все это объяснить?

— Сколько у нас времени? — спросил он.

— Не знаю, — ответил агент филадельфов. — Но несколько дней — наверняка. Раньше, чем к концу недели он отсюда не тронется. Все ускорилось…

— И от чего это зависит?