Шахматы из слоновой кости

Ложе Енисея – сплошь, на всем протяжении – каменное и опускается с таким уклоном (падение от истока до устья – без малого полтора километра), что река мчится в пять раз быстрее, чем, например, Днепр. Да и массу надо учесть: Енисей ежегодно сбрасывает в Карское море столько воды, сколько по тому же Днепру протекает за десять лет.

Огромный поток, свободно и стремительно скатывающийся по каменному руслу, стискивается вдруг скалистыми берегами, а со дна поднимается каменная гряда: Казачинский порог. Течение набирает невероятную мощь, без буксира здесь проходят лишь четыре пассажирских теплохода из всего енисейского флота.

Между тем баржи, за которыми наблюдал Коновалов, от самой последней до головной, были скреплены тросами, а головная, в свою очередь, «держалась» за корму буксирного судна, которое, наверно, раза в два больше каждой из барж. На черном борту его белело: «Енисей».

Судно медленно двинулось вверх по течению. Из толстой трубы вырывались клубы густого дыма, стелились над водой. Машины, как видно, работали в режиме полного хода.

И тут Коновалову захотелось протереть очки (он их и протер-таки): от острого носа «Енисея» тянулся вперед, вверх по течению, едва различимый отсюда трос. Он висел над кипящими бурунами, подрагивая от напряжения, и плевки разъяренного потока перелетали через него, точно белые теннисные мячи через разделительную сетку. Он тянулся вперед, вверх по течению, и там, далеко впереди, на береговой излучине, Коновалов разглядел вкопанную в землю чугунную тумбу – к ней и был прикреплен неимоверно длинный трос.

А на палубе буксирного судна, в носовой части, стояла лебедка с машинным приводом. Коновалов ясно различил контуры барабана, па который метр за метром наматывалась подрагивающая над бурунами стальная нить.

Выходит, «Енисею» не хватало для проводки каравана своих сил (да и самоходки тоже машин не останавливали), и он помогал себе, подтягиваясь вверх по канату. Подобные буксиры, вспомнил Коновалов, имеют специальное название: туеры. Они применяются на реках с очень быстрым течением. В СССР тяга с помощью туера сохранилась лишь на Енисее – точнее, здесь, на Казачинском пороге.

– Ничего себе порожек!

Коновалов вернулся по берегу к дому путевого мастера. Лазарев уже поджидал его.

– Не раздумали?

Нет, он не раздумал, но… Но по странной ассоциации ему вспомнился цирк – дрессировщики диких зверей. Есть у них такой коронный номер, когда они кладут в пасть льву собственную голову. Вот что-то вроде этого собирается сейчас проделать и он, с той лишь разницей, что циркачи имеют дело с более или менее прирученными животными (да и то известно немало трагических развязок), а тут «зверь», не знающий никаких сдерживающих начал.

Нет, он не раздумал и в душе не чувствовал страха – иначе он не позволил бы себе и в воду войти, – а только где-то в подсознании билась мысль, что сегодняшний эксперимент, строго говоря, и не нужен. Не нужен, ибо до приезда сюда, на Казачинский порог, Коновалов уже померился силой с Енисеем во многих его коварных местах: проплывал через водовороты у бывшего известкового завода под Красноярском, у Шелонина и Тельского быков, трижды повторил заплыв на Подъеминском перекате.

Занятый мыслями, Коновалов и не заметил, как они с Лазаревым оказались в большой дюралевой лодке, снабженной мощным мотором. Не обратил он внимания и на «болельщиков», пока Лазарев, заводя двигатель, не проворчал:

– Вот чертово юбочное радио: кажись, никому и не говорил о вашей затее, а уже все село знает!

Коновалов проследил за его взглядом: на береговых скалах, ближе к основному гребню, лепились человеческие фигурки. И были там далеко не одни ребятишки.

Да и на палубе туера, который, проведя караван барж, стоял теперь на якоре, также толпились любопытные.

Лодка, задрав нос, легко вынесла их с Лазаревым на стрежень. Коновалову же, коль скоро он решился положить голову в пасть, а не рядом с пастью, надо в самый водокрут, в пучину, в пекло в самое, а это метрах в ста левее стрежня. Лазарев туда не полезет, да и не к чему его тянуть: нельзя рисковать чужой жизнью, пусть идет стрежнем, тут все же спокойнее.

Коновалов разделся, натянул на голову резиновую шапочку, заправил под нее дужки очков – так они держались надежнее.

– При очках и поплывете?

Коновалов скорее прочитал по губам, нежели расслышал из-за шума водоворота вопрос путевого мастера, внимательно наблюдавшего за своим пассажиром и, кажется, не терявшего надежды, что в последнюю минуту здравый смысл возьмет верх.

– Без очков я… того,- крикнул в ответ Коновалов. – Близорукость…

И, повернувшись лицом к порогу, перевалился через борт.

Мгновенный озноб стянул кожу: даже сейчас, в середине июля, вода в Енисее была холодной. Коновалов с силой развел руки и, стараясь держать голову над водой, чтобы не потерять ориентировки, поплыл брассом наискосок от стрежня, к первому водоворотному редуту. Лазарев что-то крикнул вслед, но Коновалов не расслышал, а оборачиваться не стал – не захотел сбивать сразу установившееся дыхание.