Шахнаме. Том 1

Вой бури... земля дрожит...
Благо тому, чье сердце радостно и спокойно,
У кого есть деньги, хлеб, вино и сладость к нему,
Кто может зарезать к столу барана...
У меня нет, а счастлив тот, у кого есть.
Смилуйся, Господи, над бедняком...
..........................................................................................
Я слаб, как хмельной, от своих шестидесяти шести лет.
Вместо поводьев — у меня в руках посох,
Тюльпаноцветные щеки стали желтыми, как солома...
Подобными камфоре, седыми стали мои когда-то черные волосы,
От старости сгорбился прямой стан,
Да и в глазах-нарциссах уменьшился блеск...

Другую группу личных отступлений поэмы представляют отрывки, где Фирдоуси говорит о значении и величии своего труда. Только могущество слова преодолевает общий удел — исчезновение. Слово сильнее смерти, в нем вечность. Память не только о сказанном, но и о сказавшем — авторе книги, завершившем большое и нужное, доброе дело, — не умрет, а будет жить в веках.

Наиболее яркое воплощение эта мысль нашла во фрагменте, который называют часто «Памятником» Фирдоуси, имея в виду сходство мотивов и их образного выражения с «Памятником» прежде всего Горация (конец I в. до н. э.), а, следовательно, и с целой серией и предшествующих (Пиндар V—VI вв. до н. э.) и последующих вариантов и отражений «Памятника» в творчестве ряда поэтов мира вплоть др гениального пушкинского: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный...»

У Фирдоуси вставной панегирик султану Махмуду заканчивается стихом, где говорится, что автор служил Махмуду, посвятив ему «Книгу царей», чтобы оставить по себе в мире память:

Придут в разрушенье постройки людей
От яркого солнца лучей и дождей.
Стихами воздвиг я высокий чертог,
Чтоб дождь или ветер осилить не мог.
Века пронесутся над книгой — прочтет
Ее всяк живущий, в ком разум живет...

Мотивы «Памятника», не менее ярко и четко выраженные, встречаются неоднократно на протяжении всей поэмы.

От человека не остается ничего, кроме того, что можно сказать о нем.
Если я умру, сохраняя доброе имя, — хорошо,
Мне имя доброе, слава нужна, так как тело — во власти смерти...

И в конце сказания о Зохаке —

Лишь слову сберечь твое имя дано,
Чти слово, поверь, не бессильно оно.

(см. стихи 2297—2298)

Мы не знаем точно последовательности обработки отдельных частей «Шахнаме», но, естественно предположить, что «Памятник» в сравнительно раннем разделе книги оформлен и внесен относительно позднее, вероятно, при окончательном оформлении махмудовской редакции 400 г. Хиджры (1010 г.).

«Шахнаме» заканчивается повествованием о смерти последнего владыки Ирана и прекращении династии, после чего следует небольшое заключение — концовка поэмы, где мы находим, в частности, указания на возраст поэта (близкий к 80 годам), продолжительность работы над поэмой (35 лет), дату завершения «Шахнаме» (400 г. Хиджры) и количество бейтов.

Завершающие поэму горделивые строки звучат:

Труд славный окончен. В родимой стране
Не смолкнет отныне молва обо мне.
Не умер я, жив, — пусть бегут времена —
Недаром посеял я слов семена.
И каждый, в ком разум и мысли светлы,
Почтит мою память словами хвалы.

(Перевод Ц. Бану)

В некоторых рукописях, а также печатных и литографированных изданиях «Шахнаме» к основному тексту приложен текст так называемой «Сатиры на султана Махмуда».

В настоящее время можно считать твердо установленным, что эта «Сатира», приписываемая автору «Шахнаме», в основном грубая подделка, замаскированная стихами, действительно принадлежащими Фирдоуси, имеющимися в тексте поэмы.

Если Низами Арузи (XII в.) приводит в «Чехар-Мекале» только шесть бейтов сатиры, «единственно сохранившихся», то в рукописях XIV в. появляется уже 42 бейта и более, а позднее объем сатиры превысил и сотню бейтов...