Шахристан

Праздник ожиданий, в плотных днях которого домашним магнитофоном крутились музыки о крае земли: «…мир бездонный!.. Сонный шелест волн прибрежных…», торопливо перечитывались рассказы Александра Грина, грезились неизведанные, но вычитанные, выслушанные, — и всем этим уже своеобразно представленные и понятые места, — всё в янтарном свете безотчетного, как во сне, неповторимого, невоспроизводимого наяву счастья…

Но затем, уже в середине лета, пришло разочарование: вместо моря будет пионерский лагерь в таджикских горах, в Шахристанском ущелье… Туркестанский хребет представился из памяти от каких-то картинок: синие скалы с белыми пиками…

Крым и голубое море — горная вода и влажные горы, — ставшие такими близкими, вдруг оказались недосягаемыми…

А горы сухие казались неравноценной, поэтому не очень радостной заменой, — голубое море грустно разбивалось о синие скалы.

Но детская неутомимость и неунываемось искала выхода — возмещения потерь и несбыточности. Нашлось немного: Высоцкий («Лучше гор могут быть только горы…»); в городской библиотеке дали «Таджикские сказки» и научную книгу, посвященную кочевым народам, которую он внимательно просмотрел — ему понравились иллюстрации.

В одном журнале, — торопливое листание в поисках «горного смысла», — Мальчику попалась на первый взгляд заурядная и безыскусная фотография, часть восточного пейзажа: кусок домовой стены — мозаичная плитка, лепящая незамысловатый орнамент с ничего не сулящими, циклическими повторами простых узоров… Но Мальчику, поклоннику Ее величества Геометрии, показалось, что главное в картинке не стена, а калитка, — предваряемая высокой парадной ступенью, похожей на пузатый камень (выпуклое увеличение от близкой фотосъемки), — и украшенная глубокой, рельефной резьбой: секущий дверную плиту, от верха до низа, узкий и острый ромб, с глубокой выемкой по горизонтальной гипотенузе, делящей фигуру и калитку надвое — то ли смежились рукоять к рукояти два меча, грозя небу и земле, то ли это своенравный крест, сотворённый тайной радостью пленного мастера, грека или славянина. И только позже, устав от разглядывания фотографии и поиска в ней знакового смысла, диковинного или казусного, он заметил, что в прозоре приоткрытой калитки — белесый земляной пол, переходящий, видимо, в сад: темная крона со светлеющей к макушкам проседью, за которой угадывается невидимое солнце…

В самолете вспоминались веселые грузинские фильмы-короткометражки с горными сюжетами, где жили смешные, добродушные герои, которым всегда сочувствуешь, — и опять поднялось настроение, несколько увядшее в дорожной суете, в переживаниях от первого полёта над землей.

— Что ты улыбаешься? — спросила соседка по самолётному креслу, маленькая белобрысая девочка, похожая на встревоженную белую мышку: прилизанные волосики и внимательные глаза над острым, подвижным носиком. — Хочешь показать, что тебе не страшно? А я вот не стыжусь признаться… И песню про себя пою. Такую вот… — она пропела, шепотом, но с выражением, прикрывая от старания глаза: «Нагадал мне попугай счастье по билетику! Я три года берегу эту арифме-ти-и-ку: любовь кольцо, а у кольца начала нет, и нет конца! Любовь — кольцо!..»

В это время мимо, с конфетами на подносе, царственно проплыла стюардесса, блистательная, волшебная… Волнующая! Откуда это? Может, символ чего-то нового — того, что ожидает в лагере? Какой-то знак?.. Да там ли, в застывших неживых рисунках, он искал примет и смыслов! — а между тем, вот она настоящая, живая жизнь! И пигалица рядом, с любовью-кольцом, стала не только смешной, но больше трогательной, и Мальчик, складывая впечатления, нарек соседку ласково… Мышкой.

Их, группу школьников, прибывших из Средней полосы, встретили в аэропорту знойного Ленинабада и повезли на старом автобусе в сторону гор, обещая скорую прохладу: «Скоро, скоро, потерпите, там прохладно, как у вас, в России»! — пообещала встречавшая молодая женщина, которая представилась старшей вожатой одного из горных лагерей, смуглая и красивая, так торопливо отметил про себя Мальчик, не имея времени на долгое разглядывание и тонкую оценку.

Стеклянно-бетонная аэро-торжественность скоро перешла в простоту пригородных обителей, впрочем, осложненных диковинным укладом нешироких улиц: сплошная стена из дувалов, окон, крыш, ворот… И, конечно, калиток, похожих на ту, волшебную, со сказочной картинки, — не конструкцией, а тем, что из глубины каждой, несмотря на автобусную скорость, взгляд выхватывал кусочек сказки, где изумрудной, где белесой, но на сей раз населенной людьми: то седой старик в тюбетейке, с посохом, то женщина в пестрых шароварах, с ребенком на руках, то ватага смуглых детей — лысые мальчишки и косистые девчонки…

Побежали сады и хлопковые поля, отороченные невысоким тутовником-шелковицей — столбики, похожие на слоновьи ноги, с шарообразными кронами плотной зелени, надежно скрывающей короткие ветки.

…Вдруг оборвалось всё рукотворное, и автобус стал взрёвывать и переваливаться с колеса на колесо, въезжая на кривую и каменистую дорогу ущелья.