Шахта

Яйца Джонатана сжались. В коробке лежали: деликатесная ветчина и швейцарский сыр для сандвичей, кусок копченой индейки и сборник саундтреков в исполнении Tangerine Dream, который он записал у Баша. Расшатанные нервы Джонатана напомнили ему, что незаконное копирование аудиозаписей является ПРЕСТУПЛЕНИЕМ. Чистые каталожные карточки и другие канцелярские принадлежности, позаимствованные в «Рапид О’Графикс», УКРАДЕНЫ! Шесть романов в мягкой обложке из коллекции Баша ЗАПРЕЩЕНЫ ЦЕНЗУРОЙ! В Оквуде действуют пуританские законы? Книги, как и алкоголь, здесь под запретом? Разве полиции есть дело до «Автокинотеатра» [36] или «Человека, изменившего лицо» [37] Уэстлейка? Или кружки в виде луны, которую он одолжил у Баша? Он пытался вспомнить, что еще потенциально незаконного было в его коробке. Пара пластмассовых термокружек с идиотскими надписями. Алюминиевая гейзерная кофеварка. Две пачки кофе, любезно предоставленные Башем. Компас и набор офисных ножей в чертежном пенале. ХОЛОДНОЕ ОРУЖИЕ! Джонатан сдался. Ничего криминального. Хотя выражение его лица говорило: «Коробка? Какая коробка?»

– Я сюда переезжаю, – сказал он, пожав плечами. Это прозвучало тихо и неуверенно. Словно оправдание, придуманное на скорую руку. Теперь коп-ящерица скажет…

– Странное время вы выбрали для переезда.

Засунь свою большую страшную дубинку в сфинктер копа-борова, ты, пропахшее крысиной мочой быдло, пидорас, гнойная сифилитическая язва на заднице штурмовика, и не суй свой нос в чужие дела, сопливый дерьмоед…

– Значит, у нас с вами ночная смена. Что я еще могу сказать? – Он увидел еще больше полицейских в форме в фойе у входа с Гаррисон-стрит. Один коп, раздутый за счет пальто и обмундирования, допрашивал седовласого старика в халате. Наверное, в фойе очень холодно. Но копу было на это плевать. Он медленно записывал данные в перекидной блокнот в кожаной обложке. Был похож на скучающего официанта, принимающего небольшой заказ. Джонатан заметил, что в большинстве окон северного фасада Кенилворт Армс горел свет. Скоро состоится его первое знакомство со многими жильцами. Казалось, их только что вытащили из постели. На черных, коричневых и белых лицах читался страх. Именно страх поселился и у него в груди, где-то между сердцем и правым легким.

Он переминался с ноги на ногу.

– Можно мне зайти в дом? Я… Я скоро яйца себе отморожу. – Веселое панибратство никогда не действовало на полицейских. Попробуй вежливость. – Пожалуйста.

Джонатану нельзя сейчас зайти в дом, спасибо.

Сначала он должен сообщить копу-ящерице свое полное имя, номер квартиры, срок проживания и предъявить действующее удостоверение личности. Срок проживания? Он же только въезжает, черт возьми. Коп задал сотню вопросов. Какие у него отношения с Марио Веласкесом, ребенком, чье местонахождение сейчас неизвестно? Похоже, тот серьезно ранен или мертв. Почему пикап марки «тойота» не зарегистрирован на его имя? Кто его законный владелец? Имя, адрес, домашний и рабочий телефон законного владельца. Какие у него были отношения с ребенком…

Джонатан отвечал монотонно и односложно. Коп-ящерица записывал ответы, всем видом показывая, что ему не нравится подобный настрой. Джонатан представлял, как засовывает двенадцатый калибр в зубы копу-ящерице и его мозги разлетаются по снегу. По крайней мере, это поможет разбавить отсвет полицейских огней. Соседи подглядывали за происходящим через шторы. Джонатан вспотел, несмотря на мороз. Он почувствовал, как из его нутра поднимается животный страх, а пенис попытался сжаться вовнутрь. Но больше всего бесило то, что коп-ящерица, которому было не больше двадцати семи лет, обращался к нему «сынок».

Его сопроводили в фойе, где подвергли еще одному допросу. Выяснилось, что Джонатан входил и выходил из здания до, во время и после предполагаемых событий. Но не был на третьем этаже. По крайней мере, он так утверждает.

Сталлис доложил Рейнхольтцу, тому раздутому. Выражение лица Рейнхольтца говорило о том, что историей Джонатана можно подтереться как туалетной бумагой.

Рейнхольтц был копом-птицей. Он снял фуражку, и Джонатан увидел блестящую лысину, вытеснившую редкие седые волосы на затылок. Будто кто-то выложил ему на голову ложку картофельного пюре, приправленного черным перцем, и оно медленно сползало назад. Его глаза были разбавленного голубого цвета, словно питьевая вода, повторяющая оттенок бутылки, в которую налита. Брюшко копа-птицы было размером с шар для боулинга. В барах после четырех кружек пива он хвастался, как без вопросов стреляет в людей, подобных Джонатану.

Порыв ветра захлопнул входную дверь. Старик, которого все это время допрашивал коп-птица, повернулся к Джонатану.

– Ты, – сказал он, – я никогда раньше тебя здесь не видел. Нет, сэр. – Он подошел ближе. Джонатан почувствовал запах консервированного соуса для спагетти. – Нет. – Свет лампочек без плафонов отражался от голубых глаз старика, делая их жесткими и обвиняющими. – Ты какой-нибудь еврей?