Шалинский рейд: роман

Медленно снял АКМ с плеча, как будто действительно собирался его отдать, и резко, неожиданно для отморозков, ударил главного прикладом в подбородок. Он упал, граната покатилась по земле. Я заметил, что кольцо не было выдернуто. Клацнув предохранителем, я дал очередь по тротуару перед нападавшими. Одного пуля, отрикошетив, слегка задела по голени, и он свалился, крича от боли. Двое побросали ножи и убежали. Обоих подростков, оставшихся на земле, я оглушил ударами приклада по голове. Забрал пистолет и гранату, выкинул ножи за забор и ушел. Не стал их даже арестовывать.

Назавтра я рассказал о случившемся Лечи, и он настоял, чтобы я больше не ходил один. Теперь со мной всегда были двое молодых сотрудников. У самого Лечи тоже была охрана – четверо пожилых мужчин. Мне сначала было не очень понятно, как они смогут защитить шефа в случае реальной заварушки.

– Им надо работать, кормить свои семьи, – объяснял Лечи свое кадровое решение.

Он ничего не боялся. В последнем покушении ему прострелили плечо. Охранники уложили двоих нападавших на месте. Оказалось, старые кони, действительно, не портят борозды. Еще одного убил сам Лечи.

Наша жизнь была как вестерн. Кровь, стрельба, погони и водка по вечерам.

Раньше я ходил на службу в штатском. В джинсах и куртке, иногда надевал костюм с галстуком. Но после случая на автуринской дороге я купил себе на рынке черные брюки и рубашку милитаристского покроя. Сам нашил на рукав шеврон МШГБ: на красно-бело-зеленом поле флага Ичкерии меч в каком-то голубом кусте и аббревиатура на латинице – MSHGB; сверху, тоже латиницей – NIYSONAN TUR. На голове я носил черный берет без значков и нашивок. На ногах – тяжелые ботинки на шнуровке.

Я отпустил маленькую бородку. В общем, стал совсем похож на боевика или латиноамериканского партизана. Эдакий брутальный мачо.

Заявиться в таком виде в отцовский дом я не решался и, когда отправлялся к родителям, переодевался в цивильную одежду, и тщательно прятал пистолет под курткой.

После того, что случилось с Лейлой, родители осунулись и как-то очень быстро состарились. Матери становилось все хуже. Она болела. Все реже и с трудом поднималась с постели. Отец сам хлопотал по дому, стирал и готовил. Я уговаривал их уехать в Россию.

– Маме нужно нормальное лечение, папа. Ты сам это знаешь.

Отец хмурился и молчал. Только осенью он наконец решился. Я нанял машину и отправил родителей через Ингушетию в Краснодар, где маму положили в больницу. У нас бы ничего не получилось, но помогли родственники матери, жившие в Краснодарском крае. Они приютили отца и устроили мать на лечение, обойдя все препоны, которые ставились перед выходцами из мятежной республики.

Отец отдал мне ключи от дома, но я продолжал жить в верхней части Шали. Раз в неделю я приходил проверить, все ли в порядке. За домом присматривали соседи. Я садился во дворе, курил, кормил наполовину одичавшего пса. Приданные охранять меня ребята сидели под навесом. Немного побыв в отчем доме, возвращался к себе, в пустую бедную мазанку.

Я остался совсем один.

Помню еще одну ночь, которую провел в родительском доме. Это была новогодняя ночь.

Доктор, вы празднуете Новый год? Наверное, празднуете. Даже наверняка. Вместе со своей семьей зажигаете свечи, смотрите новогоднее обращение президента, под звук курантов открываете шампанское. И потом всю ночь смотрите развлекательные программы, вполглаза, пьете и закусываете. И дети сидят за столом, в эту ночь их не гонят спать. А, может, вы встречаетесь с друзьями? С коллегами пьете водку и рассказываете друг другу истории. Это тоже хорошо. Все празднуют Новый год.

А я не праздную. Я ложусь спать пораньше. И затыкаю уши, чтобы не слышать канонаду фейерверков. Все равно слышно. И мне всегда снится какой-нибудь бой.

Предпоследний раз я отмечал Новый год в ту ночь – наступление 1999 года. Последнего перед миллениумом. Последнего года республики Ичкерия.

Официально празднование не поощрялось. В исламе нет такого праздника. Шариатом он не предусмотрен. Этот праздник слишком мирской, слишком русский. Но многие в Шали все равно отмечали его по привычке, оставшейся с советских времен.

В наступившем, 1999 году Новый год будет в Ичкерии признан официально. Кабинет министров утвердит постановление «О праздничных и выходных датах», согласно которому в числе официальных государственных праздников окажутся Толаман денош (Новый год) – 1 января, Ураза – по лунному календарю, День весны и матери – 8 марта, Гурба до денош (какой-то лунный Новый год – я до сих пор не понял, что это) – по лунному календарю, Пасха – по православному календарю.

31 декабря я провел на службе. Мое дежурство закончилось только к десяти часам вечера. Я не стал возвращаться к себе наверх, я отпустил охранников по домам и пошел к отцовской усадьбе. Политически неграмотные и не твердые в шариате селяне пускали в небо сигнальные ракеты, стреляли из автоматов. Я шел, пряча голову в плечи и вздрагивая от звуков выстрелов. Я не люблю все эти салюты и фейерверки. Ворчал себе под нос: этим придуркам лишь бы пострелять!