Колкий, беспощадный луч света дерзостно выстрелил мне в лицо, отчего я тут же поморщилась и неосознанно рукою прикрыла очи. Вмиг всколыхнулось всё вокруг, взрываясь новым приступом неприкрытого внимания. Торопливо обступили меня остальные, еще несколько человек, и стали что-то говорить, без смущения пялиться, тыкать пальцами. Поморщилась я. Попытка встать. Холодно, ужасно холодно — даже знобит. Мокрая? Я мокрая? Осмотреть себя и ужаснуться — в какой-то серой рубахе (растрепанной на груди) на голое тело до самых пят, босая. Дернулась в сторону стремительно я, испуганно поджав под себя ноги и обхватив колени руками, пустить ошарашенный взгляд около. Ёжусь, сжимаюсь, как паршивый пес в углу, всё еще не решаясь начать прорываться сквозь плотное кольцо зрителей.
Внезапно громкий, резвый крик — и тотчас все, как по команде, расступились, разошлись в разные стороны, давая дорогу кому-то важному. Молодой мужчина, лет так тридцать (с лишним) на вид, темноволосый, гладковыбритый, присел рядом: с уверенностью знатока, дотронулся до моего лба, щек, осмотрел глаза, полость рта (не сопротивляюсь, даже подчиняюсь — жадно следя за каждым его действием, чтоб если что, тут же дать отпор и сыграть на неожиданности, наконец-то давая дёру). Поправил ворот на груди, учтиво пряча от пытливых взглядов зевак мою наготу.
Полуоборот и что-то спрашивает у собравшихся, но… на непонятном мне языке, наречии, — бойко отвечают те (каждый норовит что-то выдать, вставить свое, а потому тотчас всё это перерастает в балаган, больше напоминающий какофоническую прелюдию ада, нежели речь разумных существ). Поморщилась я, поежилась от жуткого, сводящего с ума гула, хотелось немедля закрыть уши ладонями и вытолкнуть из себя этот отвратительный звук, но сдержалась, стерпела под давлением страха сотворить нечто лишнее. Испуганный, полный мольбы о спасении и помиловании, взгляд на «знатока». Еще секунды и, прожевав какие-то мысли, тот резко махнул в их сторону рукою — отчего все покорно замолчали. Взор перевел на меня.
— Haben Sie mich verstanden? [1]
Обмерла я, пришпиленная прозрением. Боюсь даже вздрогнуть ненароком, лишь бы не подать никакой знак, который могли бы растолковать неверно. Немцы? Передо мной… немцы? Но как? Откуда? Не мог же…. пока мы ехали, свершиться переворот в области, в стране, и отобрали бы у нас земли? Или… каким-то чудом я оказаться в Германии?
— Moze masz Polakiem?[2] Ar Lietuvos?[3] — отозвался кто-то из толпы (мужской, осиплый, взволнованный голос).
Тягучие секунды, мгновения выжидания «Доктора» — и смиряется с поражением, закивал вдруг головой, а затем обреченно повесил оную на плечах, утопая в тугих мыслях. Внезапно взор заметался по сторонам, а следом — резко мне в глаза. И снова странная, тихая, добрая речь, но, видимо, подумав, что я могу быть глухой, при этом уже активно жестикулируя (доходчиво объясняя на пальцах). И, браво — смысл я уловила буквально сразу: хочет меня увести куда-то и там помочь (странное слово "Хайм"). Еще один миг "за и против" в моей голове — и неуверенно, обреченно киваю, обличая свое понимание: что угодно, лишь бы скорее убраться отсюда.
…
Снял с себя серый, длинный, до самых пят, плащ и накинул мне на плечи, завернув в него, словно в одеяло, заботливо обнял, прижал к себе и повел на выход. Тепло, покой и странную беспечность излучал сей Доктор, отчего рядом с ним напряжение во всём моем теле стало спадать, а лихорадочное дребезжание мыслей превратилось в покорную череду измышлений.
Высокие кирпичные, шершавые ступеньки, местами поросшие травой, — и вот уже коснулась я ступнями гладкой (нагретой солнцем) поверхности брусчатки. Взволнованно осматриваюсь по сторонам: ничего и никого знакомого. А, уж тем более, от Ярцева никакого следа — ни его самого, ни его автомобиля. Вообще, никакого автомобиля — вместо этого рядом у входа стоял воз, телега, с запряженной лошадью, а дальше, и вовсе, прямиком через мост какой-то всадник пересекал реку по дамбе.
(страх вмиг сковал меня всю изнутри, разливаясь холодной, вязкой жидкостью по жилам)