Шальная мельница (СИ)

— Я не могу, Анна… Вы же знаете… Я не могу. И не быть с Вами, и не остаться. Милая моя, дорогая Анна. Простите меня, если я Вас… чем-то ввел в заблуждение.

— Только… не говори, что ты ко мне ничего не чувствуешь?

Обмер, несмелое движение головой (качая), шевеление губ.

— Я и не говорю. И тем не менее… Прости меня, Анна… И мне жаль, что… Вы не можете меня понять.

— Я понимаю, — злобно рычу. — Я всё понимаю, но сейчас… Вы, ты… уходишь туда… откуда мало кто возвращается. Не сейчас, не в это время… Вы же — словно пушечное мясо, — жуткие картины из фильмов рисуются в моей голове.

Печально ухмыляется.

— А Вы думаете, настанет время, когда война станет менее беспощадна?

Обреченно опускаю голову. Предательски шмыгаю носом, проглатываю горячие, соленые потоки ужаса.

Вдруг движение — и обнял меня, притянул к себе, отчего уткнулась носом в его (парадную, белую) мантию. Практически не дышу…

— Генрих, ты мне нужен. Очень нужен.

— Моя Анна…

(немного помолчав; шумный вздох)

Я тоже буду… постоянно о Вас думать. Однако… нам большее никогда и не светит. Увы… Простите меня, моя дорогая. Я предупреждал, о много предупреждал…. а о главном — забыл. Это я Вас подвел. Я…

Жадно хватаюсь за его руки, еще сильнее прижимая к себе.

— Не уходи, молю. Генрих…

— Прощай, моя дорогая. Молись за меня — и я вернусь.

Силой отрывается от меня — не хватает мочи на сопротивление. Короткий поцелуй в лоб — и разворот, живо пошагал прочь, временами звеня доспехами, нервно сжимая рукоять меча.

… в душе так пусто становится, глухо…. словно уже его хороня.

Когда б хоть половину тех усилий,

Что отданы ведениям войны,
Мы делу просвещенья посвятили, -
Нам арсеналы были б не нужны.
И «воин» стало б ненавистным словом,
И тот народ, что вновь, презрев закон,
Разжег войну и пролил кровь другого,
Вновь, словно Каин, был бы заклеймен.

Лонгфелло Г.

Глава 10 Тьма и Свет

Там, куда заходит солнце,
У балтийских берегов,
Были крепости ливонцев

За подъемными мостами

В замках прятались они,
Латы с черными крестами
Надевали в дни войны…

Наталья Кончаловская, «Наша древняя столица»

Жуткое время настало. Жуткое. Пугающее…

Раньше я думала, что (в том, еще далеком моем прошлом), что меня окружает безысходность, что… жизнь черства… и, во многом, для меня предрешена, закончена. Что счастья больше нечего ждать. Что я — обречена.

Как же я была глупа. Как заблуждалась.

Раньше я была атеисткой. Черствой, прагматичной. Единственный грех для меня был — это проявление слабости. Не знать толком ни как креститься, ни как молиться. Из «Отче наш» — только строку «Аминь» помнить…

Но страшнее всего… когда есть за кого переживать. Искренне, по-настоящему. Как Аня когда-то за меня… Как же это сводит с ума. Когда не в силах что-то изменить, защитить дорого сердцу человека. На себя… давно плевать. Будь что уже будет. Даже если раскромсают душу, или растерзают тело — в конечном счете… ничего. Свыкнется, примется, переживется. Как всё в этой чертовой жизни переживалось. Да и смерть… его переживется. Переживется. Но это будет потом. Когда занемеют раны, закаменеет душа. А пока… пока ты в пути, и царапины, порезы молчания, неведенья, угрозы (вновь и вновь по живой плоти, до крови, до слез, до криков) одна за другой ложатся на живое сердце, кажется, будто всё творящееся невыносимо, неизгладимо… и непреодолимо. Ночи без сна, утром — вставать не хочется, злишься, что вновь открываешь глаза. Что всё еще… дышишь.

Сколько уже времени прошло? Сколько дней? Недель?

Живя в рутине, в покое, в тишине — время плывет мерно, тихо, отчего его не замечаешь. Но едва струна натягивается, и зазвучит гимн страха и отчаяния, каждая минута — равна дню, а сутки — целому году…

Состарилась. Сама уже даже вижу, как помрачнела и осунулась. Лицо, и так мало узнаваемое в отражении на водной глади, и того стало каким-то чужим… и мерзким. В глазах не только печаль, но и мука, мольба прекратить всё это. Мольба к Господу, имя чье теперь на моих устах не реже имени моего Генриха. Каждую минуту, как только в голове моей мысли вновь возвращаются к тому, что творится, происходит вокруг, я молюсь… о спасении, о прощении… и том, чтоб сохранил Господь им жизнь, моим невольным новым друзьям, близким: Генриху, Беате и Хельмуту.

С фронта приходят жуткие вести: силы неравны, подмога войскам Ордена все еще не пришла, и когда явится — неизвестно. Города, крепости падают один за одним: Данциг, Эльблонг, Прейсиш-Эллау, Фридланд и прочие, прочие, в том числе…громогласный Кёнигсберг и мой родной… Цинтен.