Шальная звезда Алёшки Розума

Слёзы всё-таки пролились.

Вчера безымянный прапорщик в форме Семёновского полка, поздно вечером возникший в дверях её дома, передал коротенькую записку:

«Душа моя, сердце моё, отрада моя… Не проходит дня, чтобы не думать о тебе, не вспоминать тебя. Не проходит ночи, чтобы не снилась ты мне, любезная Лиза. Писать тебе мне воспрещено, едино лишь поэтому я так долго искал верного человека, с кем передать тебе весточку. Коли станет о том ведомо, и мне, и почтарю, что её доставил, не миновать дыбы. Но это такая малость в сравнении с мечтанием увидеть тебя…

Ты, чаю, знаешь, что перевели твоего верного раба в Дерптский полк, что квартирует в Ревеле. Предписано мне Ревеля не покидать, пребывать безотлучно. Девять сотен вёрст между нами, но не было и не будет дня, когда бы я в помыслах своих не был с тобою рядом. Навеки любящий тебя А.Ш.»

Слёзы хлынули по щекам вешними ручьями.

«Господи, помоги ему! Сбереги от козней и окаянства, сохрани живым и невредимым! Не дай ему стать жертвой подлых наветов! Позволь увидеть его снова…»

Сумбурная молитва, больше похожая на горячечный бред, лилась не то из уст, не то прямо из сердца, слёзы всё струились, солёная влага попадала на губы, капала на грудь, оставляя на зелёной робе тёмные влажные пятна.

Елизавету словно толкнула невидимая рука, незаметным торопливым движением она смахнула с ресниц слёзы и бросила через плечо быстрый короткий взгляд. Так и есть — в окружении сестёр, вечно хмельной и весёлой Катерины и пасмурной молчаливой Прасковьи, что в минувший год похоронила одного за другим сперва пятилетнего сына, а после мужа, к почётному «царскому» месту подходила Анна. Катерина вела за руку тринадцатилетнюю дочь.

Глубоко вздохнув, Елизавета выдернула из рукава тонкий батистовый платок и, стараясь, чтобы со спины не были видны её жесты, насухо промокнула глаза. После чего спрятала батистовый лоскут и, перекрестившись, обернулась к людям, что по злой насмешке судьбы считались её семьёй.

— Что это ты, матушка, черницей вырядилась? Никак постригаться собралась? — буркнула Анна, когда Елизавета поклонилась и поцеловала ей руку. — Завсегда прелести свои напоказ выставляла, не конфузилась… Или брюхата?

Стоявшая рядом Катерина, нимало не смущаясь тем, что находится в церкви, громко расхохоталась.

— Назад поди, — приказала императрица и отвернулась.

Елизавета покорно встала за спинами Катерины, Прасковьи и юной Екатерины-Христины. Кажется, ещё не было случая, чтобы при встрече двоюродная сестра не сказала ей какой-нибудь гадости. Обычно Елизавета старалась встречать эти шпильки с улыбкой, делая вид беззаботный и глуповатый, но нынче не то у ней было настроение, и слёзы вновь поднялись к самым глазам. Длинное, широкое одеяние напоминало видом, скорее, старо-русский сарафан, а не рясу, но намёк был совершенно прозрачен — именно черницей в дальнем безвестном монастыре её желала бы видеть Анна.

Иногда Елизавете снилось, что она в обители: низкая, тёмная не то комнатушка, не то пещера, забранное решёткой окно, толстая дубовая дверь и закопчённая икона в дальнем углу. И всякий раз она просыпалась в холодном поту и боялась открыть глаза — а ну как откроешь, а перед ними всё то же: лавка, решётка да киот на стене?

Елизавета сглатывала набегавшие слёзы, не забывая креститься и класть поклоны, но мысли были далеко от праздничного богослужения. Батюшка, матушка, сестрица Анютка, маленькая Натальюшка — все оставили её. Нет ни единого человека на свете, которому было бы до неё дело. Который любил бы её всегда, без условностей, просто потому, что она на свете есть… Был Алёша, но и его у неё отняли…

Слёзы всё бежали, не останавливались. Скоро заложит нос, она начнёт им шмыгать, и стоящие рядом заметят, что она плачет. Нужно остановиться, сей же час успокоиться, ни к чему доставлять удовольствие рябой злой толстухе, что нацепила её, Елизаветину, корону…

Но успокоиться не получалось. Некстати в памяти встали весёлые синие глаза, бесшабашная улыбка на любимом лице — Алёша… Где-то он, ненаглядный? Впрочем, теперь она знала, где. Тогда, в ту последнюю ночь, когда во дворец, прямо в опочивальню ворвались солдаты и под караулом увели его, она до утра металась по дому, выплакала все слёзы, а едва рассвело, бросилась к казармам Семёновского полка. Там удалось поймать Алёшиного друга — Кирилла Берсенева, и тот буквально на бегу, боязливо озираясь по сторонам, сообщил, что Алексей Шубин спешно переведён в полевой армейский полк, а какой именно, ему, Кириллу, неведомо.

Позже, спустя недели, Елизавета узнала, что распоряжение выслать Шубина из Москвы дала лично императрица. Алёша, смелый до лихости, до безрассудства, всегда был неопаслив, верил в дружбу и офицерское братство и в своём гвардейском кругу напрямую говорил, что трон должен принадлежать Елизавете. Донесли…