Шальная звезда Алёшки Розума

— Завтра к вечеру, если таможенные чиновники отпустят нас сразу, как убедятся, что ничего запрещённого мы не везём. Если задержат, то позже.

— А вас не могут арестовать?

— Могут. — Француз скупо улыбнулся одними губами, глаза остались холодными. — Но я надеюсь, что этого не случится. На всякий случай, если через трое суток мы за вами не приедем, вам лучше всё-таки пробираться в Дубровно. На въезде есть гостиница «Синий петух», ждите нас там. До встречи, Ваше Высочество!

И, поклонившись, он нырнул в тёмно-синий прогал раскрытой двери.

Алёшка расседлал коней, прикрыл Люцифера попоной, оставшийся овёс разделил пополам — половину скормил, вторую оставил на утро. Затем сходил в лес, притащил хвороста и кусок поваленного дерева, которое порубил найденным в избе топором, и затопил печь.

Елизавета всё это время сидела возле окна, опустив плечи.

— Разве мы не поедем обратно? — спросила она, заметив Алёшкины хозяйственные потуги.

— Поедем. На рассвете.

— Почему не теперь?

— Потому что можем наткнуться в потёмках на ваших спутников. Да и заблудиться ночью проще. Лучше всё же дождаться утра.

Она безучастно кивнула и вновь опустила голову.

Алёшка нашёл под навесом старый водонос и, вооружившись топором ушёл на берег рубить прорубь. Провозился долго, ледоруб свой едва не утопил и сам чуть не свалился в ледяную купель, но всё же воды набрал и поставил возле печи — завтра поутру надо будет поить коней. В запечке нашёлся чугунок, и, достав мешочек гречи, которую купил поутру у одного из крестьян, он принялся варить кашу.

Елизавета так и сидела возле окна и, кажется, даже не замечала его возни, во всяком случае, когда он водрузил перед ней на стол чугунок с кашей, взглянула изумлённо.

— Давайте поедим, Ваше Высочество. — Он достал из котомки деревянную ложку и подал ей. — Ешьте сперва вы, а я потом.

— Я не голодна, Алексей Григорич.

Он присел рядом.

— Так не пойдёт, — сказал он серьёзно. — У нас завтра трудный день, а у вас сил не будет. Поесть надо, Ваше Высочество. Обязательно надо.

Она не стала спорить, молча взяла ложку и принялась черпать из горшка.

После ужина Алёшка сходил проведать лошадей, принёс ещё хвороста — он прогорал быстро — и вернулся в избу. Там уже стало жарко — печь для маленького помещения была даже слишком большой и потому прогревалось оно быстро даже небольшим количеством топлива. Елизавета так и сидела, опустив голову на опертые на стол в локтях руки.

Алёшка залез на печь, обнаружил тюфяк, набитый соломой, и вытащил наружу — вытряхнул. Затем вернул его на место и с сомнением покачал головой — ложе получилось под стать схимнику, истязающему плоть.

— Ложитесь спать, Ваше Высочество.

И снова она не стала спорить, покорно переместилась на печь и легла, завернувшись в свою епанчу. Алёшка погасил лучину, придвинул лавку к боку печи, чтобы было теплее, и тоже лёг, укрывшись бешметом и подложив под голову шапку.

В избушке воцарилась тишина, только слышалось, как потрескивает в печке хворост да переступают за стеной привязанные под навесом лошади. Негромкий звук, прервавший ночную тишину, заставил Алёшкино сердце сжаться — Елизавета чуть слышно плакала на своей лежанке.

— Не терзайтесь так, Ваше Высочество, — проговорил он, не выдержав. — Может статься, его не арестовали, а лишь перевели в дальний гарнизон.

— Кто на нас донёс? — спросила она из темноты.

Алёшка затосковал. Ему жаль было Анну, и не хотелось подводить её под Елизаветин гнев, но он понимал, что от вопроса отвертеться не удастся.

— Оставьте, Ваше Высочество, этот человек вам больше не опасен…

— Говори немедленно! — закричала она яростно. — Ну?! Кто предал меня Ушакову?!

Алёшка грустно вздохнул.

— Анна. Анна Маслова.

— За что? — Елизавета над его головой всхлипнула. — Что я ей сделала?

— У вас доброе сердце, Ваше Высочество, — мягко проговорил Алёшка, хотя понимал, что, скорее всего, вопрос задан не ему и, возможно, она даже не услышит его ответа. — Но вы очень гневливы. Вы можете накричать, наговорить жестоких слов не по злобе душевной, а по горячности, и забудете о том через пять минут, а у человека, на которого осерчали, останется обида. Порой глубокая и сильная. Помните, как вы сказали Анне, что попросите императрицу поторопить её свадьбу? Она очень сильно тосковала по коханому. Когда их разлучили, топиться хотела, и ваши слова для неё были хуже любого оскорбления, хуже побоев. Она не смогла вам их простить…

Однако Елизавета его услышала.

— Но я не собиралась ни о чём просить Её Величество… Это были просто слова.

— Анна о том не знала. Она защищала себя, свою жизнь и человека, которого любит.

— Выходит, за пустое слово, сказанное в сердцах, она разлучила меня с моим Алёшей по-настоящему? Не я её, а она меня?

Слова «моим Алёшей» отозвались ноющей болью в груди.

— Слово, Ваше Высочество, великую силу имеет. Помните Библию? «Вначале было слово…» Словом можно сделать человека счастливым, можно боль утишить, примирить враждующих, а можно ударить не хуже плети и даже убить.