Шальная звезда Алёшки Розума

[55] В России существовала монополия государства на производство и продажу спиртного, нарушение её считалось уголовным преступлением и каралось очень строго — виновника наказывали кнутом и отправляли в Сибирь.

* * *

В кабаке было шумно и дымно. Потемневшие доски стола лоснились от грязи, под потолком чадила масляная лампа.

Алёшка отхлебнул мутного хлебного вина, вкус у пойла был преотвратный, отдавал сивухой, но в горле сделалось горячо и приятно.

— Ну и как тебе при малом дворе служится? — Дмитро тоже отпил из своей кружки и сунул в рот кусок капустного пирога.

— Нормально, дядько Дмытро. Хор там, конечно, поплоше, чем у вас, и народу меньше, зато регент на меня только что не молится.

— А живёшь где?

— Во дворце вместе с людьми цесаревны.

— Тю? Шо, даже не с дворней?

— Не, там в подклете службы, поварня, и дворня тамо ж живет, вольнонаёмные — кто в пристрое со двора, кто в деревне, ежели местные, а придворные, те в самом терему — на одной половине дамы, на другой весь мужеский штат, и я там же.

— Ну и как она тебе? — Дмитро понизил голос и взглянул с любопытством.

Алёшка вздохнул.

— Гарна дивчина! Я этаких красунь в жизни не видывал… Век бы любовался. И не кичлива вовсе — простая, со всеми ласковая, даже с холопами…

Он примолк, отломил от пирога подгоревшую корку и сунул в рот.

— Так что же невесел, хлопче?

— Не замечает она меня, — тихо проговорил Алёшка, не глядя на приятеля. — Нет, разговаривает приветливо, улыбается так ласково и всегда похвалит мой голос после службы, да только не интересен я ей…

— На что тебе её интерес? От панов чем дале, тем покойней. Или… — Дмитро хитро прищурился. — Да ты не вкохался ли, хлопец?

Алёшка понуро опустил голову.

— Эка ты чего возжелал! — Дмитро хмыкнул. — Ты, парень, часом, не белены объелся? Кто ты? Простой казак. А она кто? Дочь царская.

— Люба она мне, дядько Дмитро. Сам знаю, что дурак, а только как её вижу, сердце из груди выскочить норовит.

Дмитро крякнул.

— Да, хлопец, угораздило тебя… Вкохаться в цесаревну — всё одно, что зирку с неба доставать: шею свернёшь, а не дотянешься.

Алёшка в изумлении уставился на собеседника. Нешто и сюда уже матушкины россказни про зирки дошли? Однако насмешки в лице Дмитро не заметил и успокоился. И тут же вспомнил, чего ради повёл земляка в кабак.

— Послушай, дядько Дмытро, не знаешь ли, есть тут кто из наших, кто скоро домой ворочается — в Чернигов или в Чемары с Лемешами? Мне бы матушке грошей передать.

Он вытянул из-за пазухи тощий мешочек, где позвякивали монеты.

— Убери! — испугался Дмитро, вырвал из рук кошель и сунул Алёшке за пазуху. — Нашёл место, где мошной трясти! Не ровён час, на лихих людей нарвёшься. Убьют, деньги отымут…

Алёшка послушно спрятал сбережения.

— Так что? Не знаешь никого?

— Был сивый Петро. Он с-под Козельца. Приезжал пшеницу торговать и сало. Только не знаю, уехал уже чи ни.

Выяснив у Дмитро, как найти земляка, Алёшка распрощался с приятелем и отправился на Охотный ряд, где торговал неведомый хуторянин Петро.

* * *

Земляка Петро, пузатого и важного, как гетман, Алёшка нашёл быстро. Выслушав сбивчивую просьбу, тот покрутил длинный ус и затребовал за услугу чуть не половину Алёшкиных грошей. Алёшка сник. Денег у него было немного — жалование за месяц, что отслужил у цесаревны, да ещё за два наперёд упросил в долг выдать. За те же три, что пел в придворной капелле, ему так и не заплатили.

— Кому гроши посылаешь? — полюбопытствовал Петро.

— Матушке, — вздохнул Алёшка. — Боюсь, она там вовсе по миру пошла.

— А батько что ж? Помрэ?

— Батько горилку пьёт, яко верблюд астраханский. Всё, что мог, уж пропил, одна хата осталась, и у той крыша течёт да крыльцо провалилось…

Во взгляде Петро мелькнуло сочувствие.

— Добрэ, так и бути, давай свои гроши… За так отвезу. Где, говоришь, матка живэ?

— Хутор Лемеши, под Черниговом. Наталя Розумиха. Там её все знают. Или дьякон Гнат в селе Чемары, он ей передаст. Благодарствуйте, дядько Петро, век за вас Бога молить стану!

Поболтав с земляком ещё несколько минут, Алёшка распрощался и побрёл через базар в сторону Покровских ворот.

— Почём солонина? — послышался рядом голос, который показался ему знакомым. Он оглянулся.

Возле одного из прилавков стоял Савва Евсеич — подрядчик, привозивший к малому двору продукты.

— По пятнадцати копеек за фунт. Бери, не пожалеешь! Солонинка наисвежайшая! Неделю назад ещё хрюкала!

— Ежели по десять отдашь, пять фунтов возьму.

— Побойся бога! И так почти даром. Ты погляди, какое мясо, на царский стол подать не стыдно!

— Моё слово крепкое — десять копеек, или прощевай.

Алёшка сам не понял, зачем приостановился, наблюдая, чем кончится торг. Продавец и покупатель яростно спорили, один совал другому под нос «добрую солонину», второй упорно стоял на своём. Наконец, продавец дрогнул — сошлись на двенадцати копейках.

«Добрая солонина для царского стола» перекочевала в огромный берестяной короб к одному из двух крепких мужичков, что ходили по пятам за Саввой, и тот отправился дальше, а Алёшка, сам не понимая зачем, побрёл следом.