Свобода! Холли Редмонд любила свободу. Делать, что хочется, говорить, что хочется, быть, какой хочется. О такой свободе она мечтала всю жизнь. И вот она свободна, но только потому, что боролась за это право. Боролась изо всех сил, безоглядно, невзирая ни на что. На свете есть такое, ради чего стоит рисковать всем.

Холли не из тех, кто живет прошлым, и она не понимала, почему сейчас вдруг предалась воспоминаниям. Стоял июль, и было поздно приписывать свое настроение весенней размягченности чувств. А солнце сияло, вливая бодрость во всех, кто проводит большую часть времени в этом уголке штата Вашингтон. Так что и погоду она не могла винить за свое смятение.

Но почему же тогда она сидит дома в такой прекрасный день? Холли задавалась этим вопросом, старательно разминая на гончарном круге, стоявшем перед ней, комок мокрой глины. И сама себе отвечала — она пытается что-то себе доказать. Она никогда не отступала перед вызовом, который бросала ей жизнь. А в этот момент вызовом был, как ни смешно, злосчастный горшок, ей никак не удавалось сформовать его так, чтобы он не морщился, как смятая кухонная тряпка. Опять неудача.

Руки у Холли были мокрые, поэтому она отбросила с глаз светлые волосы тыльной стороной запястья. Вьющиеся пряди непокорно выбивались из-под заколки. Как и сама Холли, волосы ее тоже любили свободу.

Сегодня ей предстоит множество всяких дел, в том числе и просмотр последней партии анкет-отзывов, заполненных участниками семинара. Но как бы там ни было, в данный момент эти с трудом выкроенные полчаса нужны ей самой. Ведь именно к Холли как основателю и директору “Внутреннего взгляда” все остальные обращаются за советами и указаниями. Холли усмехнулась, подумав об иронии судьбы, когда такой свободный дух, как у нее, в конце концов оказывается обременен ролью некоего третейского судьи.

Оглядываясь назад, она могла понять, что все начинания, в которых она участвовала раньше, а их было немало, вели к нынешней затее. Холли считала очень важной работу, идущую здесь. Ей приятно было думать, что она вносит перемену в жизнь людей, повышая их самоуважение и доверие к себе.

Конечно же, она просто возвращает помощь, которую когда-то оказывали ей. Холли по себе знала, каково бывает человеку, когда дух его сломлен и сокрушено доверие к себе.

Воспоминание стерло улыбку. Это случилось очень давно, ей едва исполнилось восемь лет, но Холли никогда не забывала…

“Твоя мать умерла. Тут уж ничего не поделать. Слезами ее не вернешь, так что перестань, девочка, хныкать! — приказал отец. — Редмонды никогда не хнычут. Никогда не плачут. Это мать тебя подпортила гнильцой. Посмотри на себя, посмотри на этот беспорядок! ” От сердитого взмаха его руки рисунки и акварельный набор, который Холли подарила мать, слетели и рассыпались на полу.

Даже сейчас Холли еще помнила, какой приступ ярости испытала в ту минуту, ярости оттого, что отец так обошелся с единственной вещью, какая осталась ей от матери. Перед тем она с отчаянием наблюдала, как отец через час после смерти матери освобождает комнату от ее вещей. Будто только и ждал, когда же, наконец, можно будет стереть все следы существования ее любимой матери. Он уничтожил последний подарок, полученный от нее, последнюю соломинку, за которую Холли держалась, — по крайней мере так ей казалось.

Девочка налетела на отца, колотила кулачками, плакала, стонала от боли. Отец держал ее, отстранив от себя, словно перед ним всего лишь отвратительное насекомое, пока она, рыдая, не рухнула к его ногам. Оставив ее лежать на полу, он ушел.

На следующий день рано утром Холли посадили в самолет, направлявшийся из Сакраменто в Новую Англию, где ее ждала школа-пансионат. “Там, девочка, тебя научат уважению, — сказал при расставании отец. — И для тебя лучше хорошенько затвердить эти уроки, поверь мне, они тебе будут только на пользу”.

Школа-пансионат не пошла ей на пользу. Какая может быть польза без доброты? Вечный самоконтроль, постоянная зависимость от чужих похвал и порицаний. Но спасал учитель по искусству, ценивший ее художественные работы. Слабого проблеска света хватило, чтобы посеять семена самоуважения и дать им взойти.

Учителя, да и другие взрослые, пытались подогнать ее под некую форму, отлить из Холли по шаблону слепо послушную личность и покорную дочь, какой хотел видеть ее отец. Но эти люди так и не добились успеха. Из-за упрятанного глубоко внутри источника, дающего ей душевные силы, источника, бравшего начало от единственного проблеска света.

С тех пор Холли прошла долгий путь. Целая вечность отделяет ее от того времени, когда отец железной хваткой держал дочь под контролем, пока ей не исполнилось восемнадцать лет.

Взглянув на водонепроницаемые часы — с Ван Гогом на циферблате, — она поняла, что если не поспешит, то опоздает в класс к детям, рисующим пальцами, где у нее через пятнадцать минут должен начаться урок.

На сей раз занятия прошли бурно: ученики попытались рисовать не на бумаге, а на волосах друг у друга. И класс не на шутку разбушевался.