Шалом

Андрэ выглядел очень убедительно. Наличие ног прикрывал длинный кожаный плащ. Вместо передних зубов зияли черные дыры, поэтому, когда он улыбался, его вид становился особо зловещим. Буян, проявив недюжинную фантазию, прикрутил к культяпке шарнирной руки здоровенную ржавую пружину, которая торчала просто из деревянного плеча Андрэ. Кроме того, он присобачил к протезу колокольчики, крючки и задвижки, поэтому, когда человек в Шеломе шевелил рукой, она скрежетала и звенела, как старая рухлядь.

– Ну что ж, осталось сочинить либретто и написать партитуру, – вдоволь налюбовавшись своим произведением, произнес довольный Федор.

– Да, музыкальное сопровождение не помешало бы, – поддержал Буян, – неплохо было б вставить ему в зубы губную гармошку.

– Нет, гармошка не годится – слишком сентиментально, да и где мы сейчас гармошку найдем. А вот… – Федор полез в дальний угол мастерской, погремел там каким-то хламом и, наконец, радостный вылез, держа в руках старый пионерский горн.

– Вот! Это вещь что надо! А ну-ка, дунь!

– Ббр-р-р! Ххр-р-р-р-р! Э-э-эх-хр-р-р-р-р!

– Да, пердеж какой-то выходит! Но ничего – научишься! Тем более тебе Брамса на трубе исполнять не надо. Ты должен просто пропердеть пару раз, когда видишь, что публика на тебя внимания не обращает, а затем сразу вступай с речитативом.

– Что еще за речитатив?

– Вот, Андрюха! Для этого нужно либретто! Сейчас мы его и сочиним.

– А зачем ему речитатив? Партия Пер Гюнта! Это ж балет! Пусть молча пердит себе на трубе и все! – вмешался Буян.

– Ну, ты колхоз! Балет с речитативом доходней будет! К тому же у нас балет современный, я б даже сказал, авангардный, с элементами оперы. Ну, так вот, подошла к тебе, например, группа туристов, а ты и поешь им: «Пода-ай-й-те граждане на билет до Могиле-е-ева!»

– Что ты несешь? Какой билет до Могилева? Он же прусский солдат! За Кайзера воевал! – возмущенно закипел Буян.

– Вот ты дурень! Ничего не понимаешь! Могилев как переводится – Могила Льва! А он кто? Он и есть Лев. Последний Лев последней войны. Вон посмотри, какая у него золотая грива! А хочет он добраться до своей Могилы, чтобы почили там с миром бренные останки его тела, вернее то, что от них осталось, – туловище, одна рука и голова с одним глазом. Так что Могилев для него – усыпальница, город вечного упокоения! Ты понял!

– Да, круто развел! Ну, тогда надо произносить Могилев по-немецки или по-английски, а то интуристу непонятно будет.

– Ладно, скажешь им, что ты Лев последней войны, так сказать, ее дух, призрак. И вот уже много лет блуждаешь по свету и не можешь найти упокоения, потому что сделать это возможно только в одном городе мира – Могилеве. Но добраться туда ты не можешь, так как нет денег на билет. Поэтому дабы они, граждане интуристы, спали спокойней, в их же интересах немного раскошелиться и скинуться тебе на проезд. А потом ты улыбнешься своей неотразимой беззубой улыбкой и даже пару раз можешь перднуть в трубу, чтобы и до самых тупых дошло!

Человек, случайно оказавшийся в этот осенний день около полудня на улице Ораньербургер, мог наблюдать весьма забавную сцену. Небольшая компания в пестрых убранствах катила по тротуару повозку с каким-то странным калекой. Возглавлял процессию высокий седой мужик в военном галифе и тельняшке, которая виднелась из-под черного, непонятного покроя, пиджака. На голове седого красовался берет с кокардой, выдававший его принадлежность к военно-воздушным силам Украины. Но в целом он скорее походил на махновца, заброшенного в свое время в Берлин вихрями революций и гражданских войн.

Второй персонаж, толкавший повозку сзади, был молод, кучеряв, черноглаз, чернобров, хорош собой, но амуниции имел немного. О его принадлежности к армии говорила только зеленая советская фуражка на голове, да кожаная коричневая портупея, перекинутая через плечо. Единственной дамой в компании была весьма юная особа во всем черном, с вызывающе броским, рассчитанным скорее на войну в тропиках защитным макияжем.

Однако наибольший интерес, несомненно, вызывал сидевший в тележке. Инвалид был безног, одноглаз, однорук, вернее, вторая рука у него имелась, но представляла собой деревянную культяпку с привинченным к ней маленьким пионерским горном. Отсутствие многих полезных частей тела компенсировал шикарный прусский Шелом, который венчал голову несчастного, блистая в лучах солнца золотым великолепием былого имперского величия.

Впрочем, калека под имперским величием выглядел не таким уж несчастным. Он гордо восседал на повозке с видом Цезаря, которого верные слуги везли на прогулку по улицам Рима. Время от времени он возносил руку к небу в знак приветствия горожанам, глазевшим на него из подворотен, и ухмылялся народу забавной беззубой, но какой-то зловещей улыбкой.