Шалом

Яцек – человечище! Сколько вместе «Крупника» выпито. Помню в Щецине, утро, рано еще, только рассвело, а мы из ночника вышли, сели на лавочку под магнолиями. Ах! Как тогда магнолии цвели! Весна! А он о чем-то рыдает мне в жилетку. Вот такущие слезы, как яблоки, из глаз катятся! Ах, как хорошо было! А бабы эти – черт с ними! Ни хрена они ни из какого болота вытаскивать меня не собирались! Нужен я им! У них свои дебеты с кредитами, в которые мы не попадаем!»

– Пшепрашам бардзо, може пан дать пятьдесят грошей на гарбату? А то зимно совсем!

Андрэ хотел по привычке отправить попрошайку куда подальше, но, помедлив, ответил:

– Денег нет, а пятьдесят грамм могу налить! Но только в твой стакан! А то знаю! Подцепишь тут от вас какой-нибудь сифилис!

Нищий тут же вытащил из кармана пластиковый стаканчик и, судя по всему, уже собирался ненадолго задержаться. Но Андрэ, взглянув на башню, часы на которой показывали четыре шестнадцать, с грустью промолвил:

– Ступай, дед! Дай погрустить одному!

Сокровище Радзивилов

– Подъезжаем! Граница!

Андрэ очнулся от короткого сна. Беспризорная ночь измотала его. Только он присаживался на скамейку в очередном вагоне, сознание тотчас опрокидывалось в пустоту, унося его под стук колес в зыбкое желейное забытье. Челноки в электричке, выехавшей из Тэрэсполя минут двадцать назад, засуетились, зашуршали вьетнамскими сумками, набитыми нехитрым товаром, и поднялись на выход.

За окном проплыл Буг, пограничная зона с изгородями из колючей проволоки, солдатские бараки, выцветшие перелески и показались окраины Бреста. Под заунывную песню приветствия родной стороне поезд подкатил к варшавскому перрону Брестского вокзала и, заскрипев колесами, торжественно остановился.

Люди из электрички, прихватив полосатые сумки, потянулись к большой массивной двери таможенного зала, в котором, распаковав поклажи, им предстояло доказать любопытным служивым в голубых мундирах, что они не контрабандисты, а добропорядочные граждане, а ввезенные ими пять килограмм колбасы да три пары штанов никак не подорвут экономические устои здешнего государства. Поднявшись со скамейки, Андрэ также направился в таможенный зал, где пристроился в хвост длинной скучающей очереди.

Андрэ ненавидел границы. В самой процедуре их прохождения он находил что-то унизительное для достоинства человека. Всякий раз все в нем бунтовало, когда тип в канцелярском мундире тщательно, через лупу, рассматривал его как потенциально опасную мандавошку, несущую на кончиках лапок микрограммы недозволенного вещества, способного опрокинуть в бездну их процветающее государство.

Особенно его раздражали люди в канцелярских мундирах по ту сторону Буга. Он словно был для них не просто зловредным насекомым, но насекомым низшей расы, мандавошкой болотной, пытающейся проникнуть в их совершенный мир из страны, сознательно избравшей путь эволюции назад, от приматов к инфузориям-туфелькам. Он замечал, как немного менялось лицо пограничника, бравшего в руки белорусский паспорт. В нем появлялось легкое пренебрежение, еле различимое, но все же заметное ощущение собственного превосходства.

К пограничникам по эту сторону Буга он относился более снисходительно. Здесь его скорее раздражало их тупое солдафонство, да дурацкая, оставшаяся еще от совка привычка искать в каждом кармане маленького, скрывающегося там китайского диверсанта. Всякий раз, когда ночным поездом он пересекал границу, его поднимали с постели и заглядывали под матрас, полагая, наверное, что китайский диверсант прячется именно там.

Очередь потихоньку продвигалась, и вскоре Андрэ предстал перед будкой с молодым парнем в окошке, одетым в болотного цвета мундир. Полистав паспорт, он пристально посмотрел на Шелом и сухо сказал:

– Снимите головной убор!

– Зачем головной убор? – Андрэ опешил от неожиданного предложения.

Пограничник, в свою очередь, тоже споткнулся о его вопрос, удивленно поднял глаза и строго произнес:

– Гражданин! Это граница! Я имею право идентифицировать вас без головного убора!

– Но послушайте, вы же видите, это я на фотографии в паспорте!

– Да, вижу!

– Так зачем же снимать?

– Гражданин Воробей! Еще раз повторяю! Снимите головной убор!

Андрэ придвинулся вплотную к окошку и тихо, вкрадчивым голосом, произнес:

– Понимаете, я не могу его снять. Это не головной убор. Это… – он замолк на секунду, подбирая нужное слово, – это член, в смысле рука, вернее, палец. Снять его то же самое, что оторвать палец. Вы представляете, что тогда случится? Я вас очень прошу! Не надо снимать!

Парень в будке удивленно посмотрел на Андрэ.

– Какой еще палец?

– Средний. Вот этот. – Андрэ сжал кулак, демонстрируя, какой именно палец он имеет в виду.

Глаза пограничника вдруг прояснились. Недоумение в них сменилось пониманием, что перед ним человек не совсем адекватный. Несколько мгновений он еще что-то обдумывал, а затем снисходительно, словно психиатр душевнобольному, произнес:

– А, палец… Понятно! Тогда сдвиньте его на затылок.

Он еще раз измерил Андрэ взглядом, шлепнул в паспорт печать и повеселевшим голосом добавил:

– Проходите!