Шалом

– О… ужас! А вот еще, на днях в газетах писали. В Минске какой-то человек пришел совсем голый к памятнику Победы и сел у Вечного огня! Мимо дед-ветеран проходил, хотел спросить, что, мол, случилось? Окликнул. Тот молчит. Еще раз окликнул. Тишина. Тогда дед подошел поближе и за плечо его тронул. А этот голый вскочил, как безумный, схватил деда и в Вечный огонь кинул! Представляете, Петр Евлампиевич, ветерана войны и прямо в Вечный огнь, в пекло, так сказать! Ну просто черт какой-то, ей Богу!

– Да, кошмар! – пожарник совсем уже проникся доверием к Андрэ.

– Или вот еще случай! Недавно в Минске аж целых три этажа архива Министерства внутренних дел сгорело!

– Что вы говорите! А я не слышал!

– Ну, правда, это был только сон! Дрим, грезы, мечты, так сказать!

– А-а-а, понимаю. Но то, что вы к пожару готовы, это я одобряю!

– Всегда готов! – выкрикнул Андрэ пионерское приветствие, поднеся руку к Шелому.

– А я знаете, – произнес вдруг Петр Евлампиевич, – за всю жизнь не потушил ни одного пожара.

– Что же вы на них делали? – удивленно поднял глаза Андрэ.

– Знаете, как вам сказать… в детстве я хотел стать пожарником, а когда стал им, занимаюсь только бумажками. Хожу, инструктирую и понимаю, что на самом деле я хотел быть не пожарником, а художником! И создавать вот такую красоту! – Евлампиевич ткнул пальцем в бюст самого безобразного из уродцев.

– Так, может, вам в часть попроситься? – с сочувствием спросил Андрэ.

– Кто ж меня теперь возьмет? Я и на три ступеньки по лестнице уже без одышки подняться не могу. Нет. Я хочу быть художником.

– Так будьте! – неожиданно вырвалось у Андрэ.

Он поднялся, достал из шкафа большую коробку масляных красок, кинул в нее несколько кистей и протянул Евлампиевичу.

– Хотите быть художником? Так будьте! Берите! И начните прямо сегодня!

– Как, это мне? – оторопел ошеломленный пожарник.

Он принялся было отнекиваться, но Андрэ, настояв на своем, категорически всучил коробку Петру Евлампиевичу. Тот в ответ вдруг расчувствовался и чуть ли не со слезами на глазах принялся рассказывать о своей бестолковой жизни. Про печень и диабет, про жену, которая бросила его лет пятнадцать назад. Что с тех пор он так и живет бобылем со старушкой-матерью и своей малышкой чихуахуа по имени Белочка, у которой больная ножка. Про то, что на самом деле собаки лучше людей, а настоящие собаки засели в ЖЭСе и уже второй год не могут закопать канаву у подъезда, поэтому, когда они выходят погулять, им с Белочкой приходится перепрыгивать через нее. Когда Евлампиевич закончил, поняв, что его долгий, сумбурный рассказ начинает тяготить Андрэ, он поднялся с дивана и со словами: «Ну, не буду вас отвлекать от работы! – направился к выходу. – Создавайте вечное! А шкафчики все-таки раздвиньте! Обидно будет, столько красоты погибнет!»

Уже у порога Петр Евлампиевич вдруг обернулся к Андрэ и вкрадчивым голосом спросил:

– Скажите, а эту каску вы где достали?

– В Восточной Пруссии, с большим трудом разыскал!

– Послушайте, у меня к вам просьба будет большая! В следующий раз, может, вы из Восточной Пруссии и мне такую же привезете? Вот, я вам телефончик оставлю! Очень, очень мне хочется иметь такую же каску!

Утром до начала занятий Андрэ заглянул на почту справиться, не приходило ли ему письмо из Берлина. Ничего для себя не отыскав, он попросил любую корреспонденцию, которая будет поступать на его имя, по бывшему адресу не отправлять, а оставлять на почте для вручения лично ему.

Когда же он снова появился на пороге университета, ехидству и радости поджидавших его студентов не было предела. Во время занятий ученики его группы, с трудом сдерживая усмешки, боязливо помалкивали. На переменах поглазеть на Андрэ во двор опять высыпали толпы ротозеев. Коллеги-преподаватели при встрече стыдливо отворачивали глаза или с невиданным прежде любопытством начинали изучать наглядную агитацию, висевшую в коридорах. А перед концом пар в аудиторию заглянул Альгерд Брониславович. Он с грустью пробормотал что-то нечленораздельное, а затем сообщил, что его вызывает ректор.

– Слышь, что за цирк ты устраиваешь? – грозно промолвил ректор, как только Андрэ вошел в кабинет. – Не ожидал от тебя! Крепко подвел ты меня, Воробей! Слышь, ведь я ж тебе и мастерскую в университете дал, и на выставки в разгар учебного года отпускал. Хотя как чувствовал, шастанья по Европам не доведут до добра!

Он поднялся из шикарного ректорского кресла, взял со стола графин и, наполнив стакан, залпом выпил. Затем наполнил еще раз и принялся поливать фикусы в вазонах на подоконнике.