Шалости фортуны

Женщины готовили стол. Резали, раскладывали, вскрывали все новые банки и коробки, удивляясь и перешучиваясь.

Веселое возбуждение, охватившее всех при подготовке застолья, не пропало и после, когда наконец уселись за стол. Во главе его заняли места Генрих Иванович и баба Аня, принарядившаяся и сияющая от радости и гордости за внука.

К первой рюмке полагался тост. После недолгой шутливой перепалки встал Сашка Немчинов, по-поселковому — Немец. Он заметно волновался, стопка подрагивала в его больших ладонях с намертво въевшимся в кожу металлом.

— Я что хочу сказать? Вот приехал Генка Потапов — дружок наш. Не ехал, не ехал, а тут взял и прикатил. Деловой человек, директор фирмы, бросил все и поехал вдруг к бабке, можно сказать, в деревню. А почему? А потому, я считаю, что родина его тут. И дед его, и отец, да и сам он — на этой земле выросли. Сколь тебя здесь не было? Вот — почти двадцать лет! Двадцать лет жил он где-то, учился, работал, капиталы свои сколачивал, а родина его не отпускала. Держала крепко все эти годы — иначе бы не приехал, ясно! Вот ведь, подумайте, сила какая! Молодец, Геныч, что не забыл Каменку нашу! Вот за это давайте и выпьем: чтоб не забывать главного — кто мы и откуда!

И зазвенели стаканы, застучали вилки да ложки, заговорили все разом.

— Генк, а помнишь, как ты с тарзанки сорвался — прямо мордой о корягу?!

— А как раков ловили, а? Раков-то?.. Эх, раков бы сейчас...

— Вон крабов лопай! Раков ему!..

— Ну, Афанасьевна, будешь теперь жить как у Христа за пазухой...

Гости захмелели, отяжелели, общий оживленный разговор разбился на отдельные островки. Пришло время песни. Первым не выдержал дядя Митя Гусев, кряжистый старик с огромным сизым носом. Он поднял руку, привлекая к себе общее внимание, и неторопливо забасил:

— Спят курганы темные, солнцем опаленные...

Песню дружно подхватили — в шахтерском поселке ее знали и любили все от мала до велика. И пошло-поехало! Одна за другой зазвучали за столом старые, любимые мелодии. И пели-то хорошо — вдумчиво, без горлопанства, с душой.

Потапов не пел — слушал. Он тоже слегка захмелел, и его охватило странное, неведомое ему состояние абсолютного и безмятежного покоя. Среди этих родных и милых людей он чувствовал себя необычайно тепло и уютно, а все его многомиллионные дела казались сейчас мелкими и далекими. Да, Сашка прав, это — родина. Все они здесь — от одних корней, от одной земли... Потому и хорошо так, что — дома...

В общем хоре поющих отчетливо выделялся поразительной красоты женский голос. Потапов не сразу смог определить, чей он. А когда понял — удивился. Голос принадлежал сероглазой девушке с роскошной, в руку толщиной, светло-русой косой, сидевшей в дальнем углу стола. Эта коса давно уже привлекла внимание Генриха Ивановича. Он наклонился к бабке:

— Ба, а кто эта певунья?

— Это ж Тамаркина дочка, Настасья. Ты ее должен помнить — когда отца твоего хоронили, она уже, пожалуй, бегала.

Потапов задумчиво смотрел на девушку. Он вспомнил ее, крохотную, похожую на куклу, забавно топающую по двору... Да, летит времечко...

Бабка перехватила взгляд внука и, дождавшись конца песни, громко заявила:

— Отдохните-ка немного, гости дорогие! Пусть нам Настя споет. Неси свою гитару, девонька...

Ее сразу поддержали несколько голосов. Пока ходили за гитарой, Потапову объяснили, что Настя — местная знаменитость, неизменная участница всех поселковых праздников, так сказать, краса и гордость.

Принесли гитару. По тому, как все затихли и, улыбаясь, приготовились слушать, Генрих Иванович понял, что Настю здесь ценят и любят.

Девушка откинула косу за спину, склонилась к гитаре, легко тронула струны и запела.

Ах, как славно она пела! Как невыразимо чисто звучал ее дивный голос! В нем было все: и тихая грусть, и робкая надежда, и горечь обиды, и, конечно, трогательная, светлая девичья любовь...

Потапов был поражен. Едва Настя закончила песню, он тут же попросил:

— Еще... Пожалуйста, спойте еще!

И девушка пела что-то родное, полузабытое... Пела так, что трудно было понять: то ли песня звучит извне, то ли это поет и плачет твоя душа. Потапову казалось, что вокруг все исчезло, остался лишь один этот волшебный голос. Вдруг перехватило горло, и он понял, что вот-вот заплачет...

Испугавшись этого, Потапов резко встал и вышел из комнаты. Надо было успокоиться — он спустился на улицу и закурил.

— Что, Гена, задело за живое? — сзади подошла Тамара. — Вот ведь, чертовка, что делает — аж мурашки по коже... И откуда это у нее?

— От Бога, Тамара! — возбужденно воскликнул Потапов. — Ты что, не понимаешь, что это талант? Твоей дочке учиться надо!

— Ну, «учиться»! Зачем? Выучилась уже — весной педучилище закончила с отличием, — с обидой возразила соседка. — Воспитателем работает в садике.

— Какое педучилище? — Генрих Иванович почти кричал. — У девчонки дар Божий! Ей в Москву надо — в Гнесинку или в консерваторию! Вокалу учиться, музыке! Она ноты хоть знает?

— Откуда?.. — Тамара была обескуражена натиском Потапова.

— Вот видишь! Нет, это же надо! Такое чудо — и в садике! Ей на сцене место, а не в садике, Тамара!