Шалости фортуны

С того вечера в их отношениях все переменилось. Они почти не разговаривали, старались даже не глядеть друг на друга. Как будто была у них общая тайна, которую не только высказать — взглядом выдать нельзя. Потапов никак не мог определиться, были ли сбивчивые Настины слова просто чересчур эмоциональной реакцией на его рассказ или все-таки… Настя гадала: понял ли он ее невольное признание, а если понял, то… Потапов не знал, слышала ли Настя, как он подходил к ее двери. Настя недоумевала, почему же он не вошел, что его остановило? Невысказанные вопросы и неполученные ответы вынуждали их отмалчиваться и прятать глаза. Это положение было мучительным для обоих. Настя молча страдала, Генриха Ивановича выручала работа — лучшее средство от любых переживаний.

В компании ожидался визит зарубежных партнеров, и Потапов тщательно готовился к переговорам. Вечера он проводил теперь с кипами документов, впитывая упущенную за последние недели информацию. В последнюю ночь перед встречей он засиделся допоздна.

Насте тоже не спалось. Она крайне остро переживала перемену в их отношениях. Как хорошо им было до этого злосчастного вечера! Каким искренним, добрым, внимательным, почти родным был Гена, и как разом все изменилось… И все из-за ее глупой несдержанности, из-за этого нелепого полупризнания! И вот теперь… У Гены столько дел, одно важней другого, а он по ее милости должен ломать голову, что же делать с этой влюбленной дурочкой! Хороша благодарность, нечего сказать! Ну не нужна ему ее любовь! Чем без толку томиться и мучиться, лучше хоть чем-то помочь. Чем? Да хотя бы чашкой крепкого кофе!

Настя решительно встала и, набросив халат, отправилась на кухню. Она постаралась все сделать тихо, чтобы не помешать Потапову, поэтому ее появление в дверях кабинета с дымящейся чашкой в руках стало для Генриха Ивановича полной неожиданностью. Он удивленно поднял на нее глаза, и Настя смутилась. Пожав плечами, она, как бы оправдываясь, тихо сказала:

— Не спится что-то… Вот, решила кофе тебе сварить…

— Спасибо, Настюша, — ответил Потапов. — Поставь, пожалуйста, сюда…

Настя подошла к столу и поставила чашку. Потапов вскинул голову, коротко взглянув на нее, и опять уткнулся в бумаги. За это мгновение, находясь в полушаге от Генриха Ивановича, Настя успела заметить его утомленный вид, осунувшееся лицо и покрасневшие от напряжения глаза. Жалость к нему тисками сжала ее чуткое сердечко. На глаза навернулись слезы, и, не отдавая себе отчета, она протянула руку и погладила его по голове.

«Боже мой, что я делаю?!» — мелькнула краем сознания мысль, но остановиться она уже не могла и еще раз провела рукой по его волосам. Потапов закрыл глаза и вдруг перехватил ее ладонь и прильнул к ней губами — благодарно и радостно. Не в силах справиться с переполнявшей ее жалостью и нежностью, Настя обняла эту милую, такую умную и такую глупую голову и крепко прижала к себе. А он щекой, сквозь тонкую ткань халата ощутил живое тепло ее тела и, уже не владея собой, вскочил и обнял ее, покрывая торопливыми, жаркими поцелуями бесконечно любимые губы, глаза, волосы…

…Великое таинство любви совершилось тут же, в кабинете. А компьютер, единственный свидетель происходящего, даже тактично прекратил свой извечный гул и погасил экран. Чтобы не видеть, как, разрываясь от желания и боли, выгнулось дугой ее тело. Чтобы не слышать, как выдохнул он в темноту искаженным от страсти голосом: «Асенька, родная, любимая…»

За неделю до свадьбы Потапов устроил «мальчишник». Собрались старые друзья, в основном институтские однокашники. Из «Баксана» был только Леха Тарасов, шеф службы безопасности, а когда-то комсорг группы, в которой учился Потапов. Застолье получилось шумным, веселым — многие не виделись несколько лет, и всевозможным «а помнишь?» не было конца. В разгар веселья Тарасов отвел Генриха Ивановича в уголок, чтобы переговорить наедине. За столом возмущались: «Ну вот, и тут о делах! Хватит!» Но Тарасов только отмахивался, продолжая что-то убежденно втолковывать Потапову. Тот молча слушал, мрачнея с каждой минутой. Потом их все-таки вернули за стол, но настроение у Генриха Ивановича оказалось напрочь испорченным. Он еще посидел недолго, задумчивый и хмурый, а потом тихо, не попрощавшись, ушел…

На следующий день вечером, когда Потапов и Настя обсуждали планы на медовый месяц, раздался звонок.

— Да, — бросил в трубку Потапов, улыбаясь. Но улыбка вмиг исчезла, едва он услышал ответ. Он мрачнел все сильнее. Наконец раздраженно рявкнул:

— Да пошел ты… — и бросил трубку.

— Что-то случилось, Гена? — обеспокоенно спросила Настя.

— Так, ерунда, — буркнул Потапов.

Он помолчал, а потом неуверенно, словно сомневаясь, стоит ли об этом говорить, обратился к Насте:

— Настюша, тут такая история… Возможно, что некоторое время нам будут звонить с угрозами. Так вот — это все глупости, не обращай на них внимания. Я с этим скоро разберусь. И еще: что бы ты ни услышала, — он произнес это с нажимом, — ни в коем случае не обращайся в милицию. Поверь, у меня хватит сил решить все свои проблемы самому.