Шалтай–Болтай в Окленде. Пять романов

— Ну вот, — сказал он, закончив. — Поехали.

«Плимут» рванул вперед, Арт откинулся на спинку сиденья. Ему все это не нравилось. Он подумал о Рейчел. Позади «Бактрийцы» выскочили из «Старой перечницы» и залезали в свой «Бьюик». Но его это не волновало.

— Останавливаемся, — велел Гриммельман Джо. — За углом, как в тот раз.

«Плимут» с визгом завернул за угол, проехал мимо стоявшего «Хорьха» и остановился. У автокафе «Бактрийцы» завели «Бьюик». Когда тот отъехал от обочины, Гриммельман передвинул «Хорьх» с места его стоянки на мостовую впереди «Бьюика».

— Расисты! — пророкотал громкоговоритель с «Хорьха» в сторону «Бьюика», когда тот попытался объехать его.

«Хорьх» закрыл выезд на боковую улицу, и «Бьюик», которому не удалось свернуть, вынужден был поехать дальше, сопровождаемый «Хорьхом».

Джо Мантила, дав на «Плимуте» задний ход, выехал на Филлмор–стрит и последовал за «Хорьхом», а перед ним вычерчивал по улице зигзаги «Бьюик», из которого высовывали головы и оглядывались сбитые с толку «Бактрийцы».

— Расисты! — зверски громыхнул «Хорьх» своим усиленным басом позади них. Им было воочию видно, что за его рулем никого нет — и это наводило жуть.

— Поддай–ка ему газу, — попросил Ферд Гриммельмана.

Нагнав «Бьюик», «Хорьх» врезался ему в задний бампер. «Бактрийцы» в панике юркнули за угол и исчезли из виду — они сдались. Вылазка была закончена.

— Хорошо, — сказал Гриммельман. — На сегодня достаточно.

Джо Мантила, съехав на подъездную аллею, остановил «Плимут», Гриммельман развернул громаду «Хорьха» на сто восемьдесят градусов, и они двинулись за ним в обратном направлении.

— Что с тобой? — спросил Арта Ферд, ткнув его в ребра.

— Ничего.

Он приуныл. Впервые за все время вылазка не доставила ему никакого удовольствия.

— Домой он хочет, — сказал Гриммельман.

— Так и есть, — подтвердил Арт.

Повисло неловкое молчание.

— Может быть, в следующий раз, — сказал Арт. — Просто неделя какая–то дурацкая.

И Джо Мантила, и Ферд Хайнке с пониманием посмотрели на него. Гриммельман никак не отреагировал, он сосредоточенно управлял «Хорьхом».

— Блин, в чем я провинился? — не выдержал Арт. — На мне и так куча всего висит.

На его попытку оправдаться никто не ответил.

Глава 8

В ту же субботу вечером Джим Брискин поехал на другую сторону Залива, в Беркли, к матери, которая жила на Спрус–стрит. Собственным ключом, который до сих пор у него оставался, он отпер дверь полуподвального этажа белого бетонного дома, в котором когда–то родился, и стал разбирать коробки, грудами сложенные у печных труб. От цементного пола тянуло холодом. Банки и бутылки на подоконниках заросли паутиной. В дальнем конце помещения стояла новая стиральная машина с сушилкой — он видел ее впервые.

Среди одежды, журналов и мебели он разыскал походное снаряжение. Сначала отнес к себе в машину, припаркованную на подъездной дорожке, плиту «Коулман» и фонарь, потом сложил и отнес палатку. Когда он осматривал надувные матрасы, над ступеньками открылась дверь и вспыхнула лампочка.

— Это я, — сказал он заглянувшей внутрь матери.

— Я увидела твою машину. Какой сюрприз. Ты что, даже поздороваться не зашел бы? Просто забрал бы, что нужно, и уехал?

Держась рукой за перила, миссис Брискин, невысокая седая женщина, в халате и тапочках, спустилась по лестнице. Он не виделся с матерью два или три года и сейчас не сказал бы, что она хоть сколько–нибудь изменилась — не похоже было, чтобы она стала слабее, нерешительнее или сгорбилась. Она была, как всегда, начеку.

— Я в поход собираюсь, — сказал он.

— Зайди хоть в дом, раз уж ты здесь. У меня жареные рулеты с ужина остались. В газете написали, что ты ушел с работы на радиостанции. Не собираешься на нашу сторону Залива вернуться?

— Я не ушел с работы, — ответил он, укладывая палатку, надувные матрасы и спальные мешки в багажник.

— Она все еще работает там? — спросила мать. — Если тебе интересно мое мнение, для тебя куда лучше было бы уехать оттуда — хотя бы из–за нее. Пока вы работаете вместе, ты все–таки будешь привязан к ней.

Он закрыл машину и поднялся с матерью выпить чашку кофе в продолговатую гостиную с покрытым коврами полом, панорамным окном, выходящим на Залив, лампами, пианино и гравюрами на стенах. Гостиная не изменилась, только сосны за окном выросли. В вечерней темноте их ветки чуть шевелились и дышали.

Снова увидев гостиную, он вспомнил первый год после женитьбы, год, когда он пытался как–то примирить между собой Патрицию и мать. Пэт, вечно поглощенная своими мыслями, не замечала миссис Брискин, и та отвечала ей враждебностью. Его мать никак не могла смириться с тем, что невестка «не выказывает уважения». Насколько он понимал, у Патриции не было определенного мнения о его матери. Ей нравился дом, его размах и солидность, нравились большие комнаты, вид на Залив и особенно сад. Патриция входила в дом так, как будто она жила в нем одна. Это было место «где он вырос», и летом она любила сидеть на заднем дворе, в одном из садовых парусиновых кресел, загорая и слушая радио, читая и попивая пиво.