Шалтай-Болтай в Окленде

Джим Фергессон долго смотрел ему вслед. Потом потихоньку двинулся обратно, к «Бьюику», с которым работал.

Часом позже в офисе зазвонил телефон. Сняв трубку, он обнаружил, что говорит с Харманом.

— Что он сказал? — спросил Харман.

— Я ему не звонил, — сказал старик.

— Вы — что? — Голос у Хармана был полон изумления. — Что ж, вам лучше поторопиться, Джим; не допустите, чтобы это от вас ускользнуло. — Он сказал еще несколько фраз в том же духе, а потом, попросив старика дать ему знать, когда он поговорит с Бредфордом, повесил трубку.

Старик посидел за столом в офисе, раздумывая.

Меня не заставят действовать опрометчиво, сказал он себе. Никто не может мной помыкать. Это против моей природы.

Я не буду звонить, подумал он. Ни сейчас, ни когда-нибудь.

А что я сделаю, решил он, так это съезжу туда, в округ Марин. Чтобы увидеть этот торговый центр. Осмотреть его собственными глазами. А потом, если мне понравится то, что увижу, я, может, и поговорю с тем парнем.

Он чуть ли не физически ощутил глубинный подъем самооценки — торжество своей собственной натуры, своей собственной хитрости. И рассмеялся. «К черту все это», — сказал он вслух. Взять и вот так звонить, ничего не зная? Ничем не располагая, кроме чьих-то слов?

С чего бы мне верить Харману? С чего бы мне вообще кому-либо верить? Я ведь не достиг бы того, что имею, полагаясь на то, что мне говорили. На слухи.

Но ему требовалась уверенность, что он увидит именно то место. Поэтому, сняв трубку, он набрал номер, стоявший напротив фамилии Хармана в его списке давнишних клиентов.

Этим вечером, приехав домой, он молча прошел мимо жены. Направился прямиком в ванную, закрыл и запер дверь и, прежде чем его смог отвлечь голос Лидии, на полную мощность пустил воду в ванну.

Лежа в воде и отмокая, он подумал: я знаю, где это место. Я смогу его найти.

Он решил отправиться туда завтра с утра пораньше и вернуться к полудню в мастерскую. Лежа на спине в ванне, уставившись на влажный от пара потолок, он обдумывал свой план до мельчайших подробностей. Смакуя его, прокручивая то так, то этак, чтобы ничто не осталось необдуманным.

Это нечто новое, думал он. Там все будет новым, каждая грань этого заведения. Ни пятен масла, ни прогорклого запаха; сырость, ощущение старости, забракованные запчасти, грудой валяющиеся в углу… все это сгинуло. Сметено прочь. Груды хлама, пыль. Всего как не бывало.

К черту все это, думал он. У меня будет офис, сплошь застекленный и звуконепроницаемый; я буду сверху следить за работой механиков. Буду за ними присматривать. С несколькими интеркомами. Возможно, беспроводными. Повсюду будут лампы дневного света, как на новых фабриках. Много автоматики. Все как следует организовано; никаких потерь времени, которое стоит денег.

Все будет по-научному, сказал он себе. В духе атомного века, как в лабораториях. Как в Ливерморе, где изобрели Бомбу.

Он увидел себя частью нового мира, вместе с Харманом, вместе со всеми другими предпринимателями. Это Америка, подумал он. Дар предвидения. То, что ты способен сделать, обладая капиталом и воображением. А у меня есть и то, и другое.

Уверенность, подумал он. Нужно быть бесстрашным. Даже безжалостным. Иначе тебя достанут. Они всегда будут начеку, пытаясь стащить тебя вниз, на свой уровень; их, естественно, возмущает, когда ты поднимаешься над ними. Они завидуют. Но ты не обращаешь на это внимания. Как Никсон: он стоит и ухмыляется, когда его оскорбляют, бросают камни, даже плюются. Рискует жизнью.

Полузакрыв глаза, погруженный в горячую воду и охраняемый ревом новой воды, старик думал, что уж он-то не затеряется на грязной, никчемной авеню Сан-Пабло со всеми тамошними ресторанами и кинотеатрами для автомобилистов; он видел себя рядом с большими людьми, которые что-то значили. Мое место в индустрии, думал он. Не в политике, это не моя игра. Эта страна основана на бизнесе. Он — ее становой хребет.

Инвестиции! Я инвестирую в будущее Америки. Не ради моего собственного блага — черт, не ради выгоды, — но чтобы развивать ее экономику. И это пойдет в счет. То, что я сделаю, пойдет в счет.

6

Ранним утром на улице было сыро, над всеми домами нависал туман, влажный настолько, что начинал скатываться капельками по вертикальным поверхностям. Снаружи никого не было, но разбросанные там и сям желтые прямоугольники обозначали кухни, в которых, вообразил Джим Фергессон, мужчины стояли перед открытыми печами, повернувшись задом к огню.

Он побрился, подогрел остававшуюся с вечера маисовую кашу, налил из кофейника черного кофе, смахивающего на песок, а затем, облачившись в куртку, спустился в подвальный гараж, где был припаркован «Понтиак». Лидия спала. Никто его не слышал; никто не видел, как ой выезжал.