Шалва Амонашвили и его друзья в провинции

Днем 21 июня прадедушка был в наряде по кухне. Когда бойцы поужинали и посуда была вымыта, к нему подошел молодой офицер и тихо шепнул: «Отец, ложись сегодня отдыхать в одежде Опять был перебежчик. Ночь, наверное, будет неспокойной». Прадед так и сделал. От усталости он уснул быстро. Спать пришлось недолго. Петр Прокофьевич проснулся от странного воя самолетов и свиста бомб. Было еще темно. Огромное зарево пожара объяло город. «Ну, вот и началось», – подумал прадед. Петр Прокофьевич из казармы выбежал раньше других. Первое, что он увидел, – смерть часового у знамени. Тело солдата разорвало взрывом на части. Это было первое и самое сильное впечатление о войне. Потом случалось много смертей друзей, однополчан, командира, но эта… Прадедушка первый ужас и запах крови запомнил на всю жизнь.

Противник предельно точно бомбил аэродром. Одна из бомб попала в казарму, из нее успел выскочить только мой прадедушка. Горючее-то слито, самолеты подняться в воздух не могли. Дать отпор невозможно. Противник недосягаем. Погиб командир и большая часть личного состава. Оставшиеся в живых вынуждены отступать. Дом прадедушки в ста километрах от части, но прежде, чем он вернулся к родным, ему пришлось пройти многие сотни километров.

Петр Прокофьевич отмерил все 4 года войны. Он познал горечь отступления, утрату друзей, боль ранений. Потом пришла радость первых побед и изгнания врага с родной земли. Война для прадедушки закончилась в Берлине, он оставил свою роспись на рейхстаге.

Моему прадедушке повезло. Он остался жив, а два ранения не в счет. Из сорока односельчан живыми с войны вернулись только шестеро. Ведь в Белоруссии погиб каждый четвертый житель. После Победы прадед лечился в польском госпитале и домой возвращался в августе 1945 года. Этот день – день возвращения домой – остался в его памяти навсегда.

Когда Петр Прокофьевич зашел в родную деревню, первым ему навстречу выбежал мальчик и строго спросил:

– Солдат, ты отца моего на войне не встречал? Что-то он задержался там.

– Мальчик, а ты чей будешь? Кто твой отец?

– Да, Ленькой меня зовут. Фамилия моя Купач. А вообще Леонидом Петровичем величают.

Солдат взял мальчика на руки и крепко прижал к себе. Это был его сын, который родился в первый год войны и которого он видел впервые.

– Солдат, какой ты колючий! – возмутился мальчик.

От волнения прадедушка ничего не смог ответить, только еще крепче прижал к груди босоногого мальчишку. По его щекам впервые за все четыре года войны текли слезы, и он твердой походкой с сыном на руках зашагал к родному дому.

В феврале 1952 года прадедушку арестовали. Допрос вел молодой следователь, не нюхавший пороха. Прадедушка понимал, что из тысячи вопросов будет задан один, главный. И на четырнадцатом часе допроса он прозвучал: «Наверно, плохо воевал, отец? Как можно, пройдя всю войну, остаться в живых?…»

И память долгая…

Крайнов Илья

Мой дед Николай Иванович Ходырев умер три года назад. У него прихватило сердце, и он пошел в свою комнату, лег на диван. Через несколько минут его не стало. После смерти дедушки хранятся военные награды и мемуары, он оставил их своей дочери, моей маме. Я перечитал мемуары, из них мне больше всего нравится один отрывок. Сегодня рассказ о войне со мной пишет мой дед, двадцатитрехлетний старший лейтенант, командир артиллерийской батареи, состоявшей из четырех 76-миллиметровых пушек.

…Ночь темная, тревожная тишина. Отдав необходимые распоряжения, я в одном из пустующих домов прилег отдохнуть. И, видимо, заснул крепким сном.

Вдруг среди ночи – орудийная стрельба, взрывы снарядов, треск пулеметов. Меня подбросило на моем ложе. Я выскочил из дома, кругом светло, как днем, несколько домов и построек ярко пылают, рвутся снаряды. Совсем рядом (в сорока-пятидесяти метрах) мимо по дороге движутся немецкие танки. Наши танки и две пушки в упор ведут огонь по немцам. Еще не сообразив вполне, что происходит, побежал у пушке. Тут же оказался и старшина Сыров. От проходящих по дороге немецких танков нас отделяло не более пятидесяти метров и горящий сарай. Впереди немецкие танки и самоходки, они хорошо освещаются горящим в стороне домом. Мы вдвоем с Колей Сыровым открыли из пушки огонь по танкам. Он за заряжающего, я за наводчика.

Меня и Сырова охватило ожесточение, мы не переставали стрелять, пока пушка не откатилась от горящего сарая и не прибежали ребята из расчета, которые сменили нас. Потом командир орудия Фатахов рассказывал, что дежурившие у пушки ребята были напуганы внезапным появлением немецких танков, которые открыли огонь по деревне с близкого расстояния.

Вдруг немецкая колонна остановилась, замерла. Мы продолжали расстреливать танки в упор. Немцы стали бросать свою технику и разбегаться в темноте.