Шаман

А потом все долго шли. Кеша следил, чтобы у Надьки не сбилась набок её белая корона с фатой, а то будет стыдно. Следил, чтобы волосы не вылезали из-под фаты. Но корона не сбивалась и волосы не вылезали, а платье, разлетаясь, мешало идти другим. Надькиного лица он теперь не видел, она чуть отвернулась к своему жениху, видел только её ухо из-под тёмных волос и фаты. И, странно, сейчас ему не казалось, что он теряет её, наоборот, сейчас, когда они так медленно и торжественно шли по красному ковру, ему казалось, все видят и понимают: это он нарядил её, он здесь главный, и она и всё вокруг — его собственность! Кеша гордо оглядывался. В самом деле, на него смотрели с любопытством и восхищением.

— А ведь моя лучше всех, правда? — говорил он, как заведённый, Жорке. — Нет, ты скажи, лучше, да?

Жорка кивал, но он был очень расстроен, этот верный, добрый Жорка, артист из него никакой — у Жорки подрагивали толстые щёки, горестно мигали глаза.

— Ты брось, — шепнул ему Кеша. — Тебе-то чего?

— Неужели и моя Рыгзема выскочит так рано? Ты мне скажи, а?

— На то они и девки, — небрежно ответил Кеша. — Девки — дуры, им бы только выскочить замуж. — Кеша старался не слушать назойливо зудящую музыку. В носу щипало: проклятый пот…

Наконец они остановились посреди огромной светлой комнаты, музыка смолкла, заговорила высокая женщина. Она смотрела на молодых и уговаривала их крепко любить друг друга, уважать интересы друг друга, верить друг другу. Она говорила о детях, которых молодые призваны хорошо воспитать, об ответственности, которая накладывается на них браком.

— Завела бодягу! — ворчал Кеша, а сам почему-то хотел слушать — красиво говорила женщина незнакомые слова.

Но вот уже кольца надеты, и увековечены в большой толстой книге имена супругов, и нужно идти отсюда. А Кеша не хочет. Музыканты ждут его слова или жеста, но он не может сейчас никому приказывать, он хочет слушать женщину. Её слова продолжают звучать в нём, тихие, уверенные слова: и об ответственности, и о любви, и об уважении друг к другу.

Как только вышли на улицу, музыканты заиграли сами. Надю окружили, Надю поздравляли. Её подружки ревели в голос — не то радовались, не то завидовали. А Кеша оглядывался вокруг, потому что на них все смотрели: у них своя музыка, у каждого гостя в руках чуть не по ведру роз (Кеша ездил за ними в совхоз!), и больше всего гостей у них.

Он был горд, что справил всё, как надо, но что-то мешало Кеше радоваться по-настоящему, он старался вспомнить, о чём думал совсем недавно, что волновало его, да перебилось красным ковром, торжественным шествием и особенно красивыми словами женщины. Он не слушал Жорку, который ворчал о глупости ранних браков, зачем, мол, государство разрешает их. Он глядел вокруг, пытаясь понять, что тревожит его.

— Кеша!

К нему идёт Надька!

Он вспомнил: она бросила его.

Не успел исчезнуть, Надька оказалась подле. Её щёки блестели, видно, совсем зацеловали девчонку, на правой щеке две полоски губной помады, глаза сияют, в них стоят невыливающиеся слёзы.

— А ты не хочешь поздравить меня? — с вызовом спросила она. Она прижала розы к груди, на одном её пальце выступила капля крови.

— Я тебя уже поздравил, что слова говорить. Теперь сама живи, без меня, Надька.

Загудели машины и автобусы, пора было ехать в ресторан. Музыканты старались — наяривали что было сил, девчонки и мальчишки уже приплясывали на асфальте. Кеша отошёл от сестры сначала медленно, потом быстрее, нужно скорее сесть в машину, скорее — в ресторан!

— Кеша! — тоненько крикнула Надька, а у него защипало в носу. Он разозлился, полез было в кабину к шофёру автобуса — велеть открыть окна! Но дожидаться, пока это сделает шофёр, не стал, принялся открывать сам. Стёкла, съезжая вниз, взвизгивали. Переходил от окна к окну. Его раздражал звук, с которым опускались стёкла, но вместе с тем этот звук и резкие движения, когда он чуть ли не повисал на окне, были ему нужны. За Кешиной спиной уже гомонили гости, у автобуса музыканты наяривали что-то хипповое, а Кеша не спешил разделаться с окнами. Надо было идти к Надьке в машину, с лентами и куклами, он не хотел, хотя очень любил сидеть с Надькой и смотреть на неё. Надьке он больше не нужен, только это он и понимал сейчас.

— Вот ты где! — В автобус лезет Жорка. Кеше показалось, что Жоркины щёки ещё больше опухли. — Тебя ждут, айда! Ты чего? — испугался Жорка.

— Не пойду я туда, обойдутся без меня. Я тут нужен, без меня тут не обойдутся. Здесь сквозняк.

Жорка, видно, понял что-то своё, потому что полез из автобуса, закричал ему снизу:

— Я сейчас, ты обожди меня, слышишь?

Музыканты, как им было велено Кешей, играли без перерывов. Кеша любил громкую музыку, но сейчас его точно колотили по башке барабанными палочками. Чёрт его догадал вытащить на божий свет этих уродов! Кеша высунулся в окно. Надьку бесстыдно, на его глазах, целует чужой мужик.

— Громче! — завопил Кеша. Никакими словами он не мог бы объяснить, что с ним. Это хорошо, что Надька выходит замуж, не вековухой же ей из-за него оставаться!

— Пей! — Жорка протянул Кеше бутылку коньяку.