Шаманова Гарь

На приемном пункте «Сибпушнины» охотников встретили радушно. Хорошие деньги выручили лисьенорцы за добычу. На долю неудачника Аплина пришлась такая сумма, какой в другие времена он и за два промысловых сезона не выручал. Темелькин сиял от радости. По случаю удачи старый хант не преминул «царапнуть» чарку и почти каждому односельчанину задавал один и тот же вопрос:

– Кто дурак: Темелька или Ванька Колоколкин?

– Ванька дурак, – посмеивались охотники.

– Правда твоя! Шибко злой Ванька Колоколкин, потому дурак. Людей не любит – тоже дурак.

На обратном пути, возвращаясь на промысел, заночевали в Лисьих Норах. Дашутка встретила Степана тревожно. Едва они остались вдвоем, подала сложенный треугольником листок и, скрестив на груди руки, замерла в ожидании. Степан хмуро развернул записку.

«СТЕПКА УВОДИ СВОЮ АРТЕЛЬ ИЗ ТАЙГИ ЕЖЕЛИ НЕ УВЕДЕШЬ ПОЛУЧИШЬ ТО ЖЕ ЧТО ПОЛУЧИЛ ТВОЙ БАТЬКА», – без всяких знаков препинания было нацарапано крупными печатными буквами.

Дашутка грамоты не знала, но женским сердцем чуяла что-то недоброе. Пока Степан читал, она внимательно смотрела на его лицо, и он, заметив этот пристальный взгляд, спросил как можно спокойнее:

– Кто принес записку?

– На крыльце нашла, – тихо ответила Дашутка. – Что там, Степа?

– Так… – махнул он рукой. – Пустяки.

Всю ночь не мог заснуть Степан Иготкин. Ворочаясь, перебирал в памяти всех, кому мог стать поперек горла выход лисьенорцев на промысел в Шаманову тайгу. Больше других думалось о Ваське Шамане. Однако после смерти Степанова отца Шаман будто в воду канул, и уже около пяти лет Ваську никто не видел. Вспомнилось странное поведение Колоколкина, его злой взгляд сквозь примороженное стекло, когда по селу проходил обоз с добычей. Лишь под утро забылся Степан тревожным сном. Из дому Иготкин уехал с тяжелой думкой. Темелькина он оставил в Лисьих Норах охранять семью.

Чимра, прочитав привезенную Степаном записку, заволновался. Стал настаивать, чтобы Иготкин немедленно вернулся домой.

– Пойми, твой тесть прекрасный охотник, но против бандита старик, как ребенок, – убеждал он Степана.

В результате долгой беседы с глазу на глаз решили все-таки с недельку подождать. Не станет же «бандит» немедленно исполнять свою угрозу.

…Несчастье всегда приходит внезапно. Так случилось и на этот раз. Рано утром, когда охотники еще спали, на стан заявился Темелькин. Старик осторожно разбудил Степана, сел к потухшей за ночь печке и молчаливо стал ее растапливать.

– Ты чего, отец, ни свет ни заря прибежал? – тревожно спросил Степан.

– Плохой весть принес.

– Что случилось?

– Дарью хоронить надо.

– Что?!

– Померла Дашка, совсем померла, – путаясь в словах, с трудом выговорил Темелькин, и по его щекам покатились слезы.

* * *

Ночь, когда произошло несчастье, была тихой и морозной. Выщербленный серп луны висел в звездном небе, тускло освещая спящее село. Утром, перед первыми петухами, Темелькин надел полушубок, вышел во двор и засмотрелся на небо. Холодило… Поежившись, старик хотел было вернуться в свою избу, но как раз в этот момент в доме зятя ударил глухой выстрел. Старик растерянно замер… Какой-то сгорбленный человек быстро перебежал на противоположную сторону улицы, к дому Колоколкина. Метнувшись в избу, Темелькин сорвал со стены ружье. Мигом выскочил на мороз и дуплетом пальнул в воздух. Ахнуло над Лисьими Норами эхо. Громко залаяли собаки.

Темелькин перезарядил стволы и заковылял к зятеву дому. Дверь оказалась открытой. Старик прислушался: в доме навзрыд плакал ребенок.

– Дарья! – позвал старик. – Дочка!..

Темелькин торопливо нащупал в кармане полушубка спичечный коробок. Забыв об осторожности, вошел в дом, – засветил спичку и попятился – Дашутка лежала посреди прихожей навзничь. Левая половина ее груди была залита кровью. Рядом на полу сидел орущий от страха Егорушка. Старик схватил внука на руки, запахнул его в полушубок и выскочил на крыльцо. К дому сбегались разбуженные стрельбой лисьенорцы.

Хоронили Дашутку в хмурый морозный день. Студеный северный ветер тянул над кладбищем поземку, завивал снежные кольца за бугорками могилок. Зябко ежились в полушубках мужики, концами полушалков вытирали глаза лисьенорские бабы. Степан без шапки, склонив голову, стоял у свежей могилы. Неудержимо катившиеся из его глаз крупные слезы падали на стылую землю ледяными дробинками.

Со смертью жены будто оборвалось что-то в груди Степана. Голос стал глухим, сердце саднило невыносимой болью. Через девять дней, с трудом отведя поминки, Степан вообще слег. В бреду звал сына, метался. Под надзором Темелькина пролежал он в постели больше месяца.

Отшумели над Лисьими Норами зимние ветры с метелями. Наступило предвесеннее затишье, когда, несмотря на крепкие ночные морозы, полуденное солнце выжимает с крыш первую капель. Вскоре белка начала линять, и потянулись к домам охотники – в тайге делать стало нечего.