Шаманы

Каким-то внутренним зрением Исхаг видела и ощущала боль своего сына, четыре маленьких духа поддерживали голову ребёнка, закатившего глаза, но мальчишка боролся изо всех своих невеликих сил, рядом полулежала дочь, так и не выпустившая руки брата из судорожно стиснутых кулачков. Исхагор вцепилась в него обеими руками и еле слышно стонала почти в той же тональности, что и голос призрачного волшебника, нараспев произносивший слова на неведомом языке. Слова оставляли на языке привкус соли и пепла, отзываясь дрожью в позвоночнике и гремели в её сознании, как огромный шаманский барабан. Старая орка чувствовала, как постепенно, очень медленно, но неуклонно магия светло-эльфийского заклинания уводит следы враждебного заклинания куда-то далеко, не уничтожая его, но лишая силы и как бы сворачивая вокруг невидимой воронки на краю сознания. Сколько это продолжалось и чем окончилась борьба двух заклинаний, шаманка так и не узнала, потому что выпала из реальности, как и её обессилевший сын, маленький мальчик с душой великого бойца…

Очнувшись, Исхаг бросилась к детям, лежавшим рядышком на кошме. Мальчик улыбался, девочка плакала, но оба были живы, здоровы и возле них сидел полупрозрачный эльф, бледный, как оперение белого журавля. Исхаг с тревогой вгляделась в призрачное и прекрасное лицо усталого мага, он столько сил потратил на преодоление чужой тёмной воли, что вскоре станет совсем невидимым. И пока этого не случилось, орка низко поклонилась уставшему чародею, почти коснувшись рукой пола.

— Ты великий волшебник, Таркилег из рода Бронзовой Птицы.

Эльф открыл усталые призрачные глаза и сварливо сказал:

— Сам знаю!

С каким облегчением смеялись все обитатели шатра! Смеялся Древний, и самый большой фонтан долины гейзеров вторил его смеху грозным шипением. Смеялась Исхаг и звенели серебряные амулеты шаманского пояса, радуя красивой мелодией. Смеялась маленькая Исхагор и всем казалось, что золотые колокольчики ножных браслетов вторят плавным движениям искусной танцовщицы. Смеялся сын старой шаманки, и ему верилось в то, что прежняя каторжная жизнь провалилась глубоко в Бездну и никогда не вернётся. Смеялись духи, и воздух потрескивал и мерцал, как перламутр драгоценной раковины, хранящей сияющий жемчуг.

14

… Церемония обретения имени не затянулась, два из имён, предложенных призраками, не произвели ожидаемого впечатления, хотя звучали на орочьем весьма значительно: Друг Мира и Вернувшийся Из Далека. Насторожённая тишина в долине не отозвалась на прозвучавшие имена ни единым всплеском. Однако, стоило шаманке громко возвестить давно придуманное мальчику имя, Сын Шаманки, как радостно встрепенулась Исхагор, облегчённо вздохнули оба волшебника, радостно завопили духи!

— Нарекаем тебя Талгир — Сын Шаманки! — старший дух поднял мальчика в воздух, показывая нового ребёнка духам долины.

— Талгир! — радостно вопила сестра.

— Талгир, — подтвердила мать.

— Талгир, — эльф качнул стриженной головой.

За порогом, подвывая, танцевали на свежевыпавшем снегу волки, и счастливому Талгиру жизнь казалась настолько удивительной и прекрасной, что он заплакал в голос от невозможности выразить свою любовь и признательность.

Мать обняла плачущих детей, оба волшебника засуетились в попытках успокоить ребятишек, за пологом шатра выли волки и визжала Деги, а под потолком кружились воздушные духи, привязанные к мальчишке щедрым Отцом Долины.

Суматоха улеглась нескоро, но накормленные и обессиленные событиями дети мгновенно ушли в страну снов, а старая шаманка рухнула на кошму возле огня и прислонилась к тотемному столбу тяжёлой от усталости головой.

— Ничего, госпожа, всё обошлось, — прошелестел рядом голос эльфа, — теперь сюда никто не придёт, даже тварь из Бездны. Отдыхай, ты заслужила крепкий сон. Спи, госпожа Исхаг. Мы на страже. Спи…

Исхаг провалилась в сон, как в омут, и, конечно, не слышала, как Гичи-Аум осторожно перенёс ей на постель, прикрыл плащом и осторожно закрепил за собой входное полотнище шатра. Он пригласил эльфа к себе — домой, как он выразился, и два призрака беседовали до рассвета, размышляя, как обезопасить жизнь крошечного клана, строя планы… Оба одновременно благодарили судьбу, один — за желание остаться в мире живых, а второй — за то, что согласился дать приют изгнанницам.