Шамбаров В. Антисоветчина, или Оборотни в Кремле

Допустим, существуют разные взгляды, несет ли на себе русский народ грех цареубийства – или русские к этому непричастны, поскольку убийство организовали и осуществили инородцы. Но в любом случае русский народ не поддержал царя, не выступил в его защиту. И среди белогвардейцев монархистов было мало. Это уж позже, к концу гражданской войны, обжегшись с “учредилками”, с демократическими и либеральными правительствами, белые офицеры стали опять обращаться к идее монархии. Да и то она оставалась достоянием меньшинства. Врангель в одном из воззваний указал – его армия борется за то, “чтобы Русский народ сам выбрал себе Хозяина”. Но на него за слово “Хозяин” обрушилась с негодованием вся белая “общественность” Крыма. После этого стоит ли винить в падении империи только масонов с большевиками?

А, с другой стороны, члены царствующего дома, великие князья, разве пытались они бороться с узурпаторами? Хоть один из них? Разве хотя бы попробовали поднять народ за монархию? Разве встали в ряды белых армий? Нет. Те, кто спасся, выжидали, как дело повернется. И лишь потом, в эмиграции, принялись высянять отношения, у кого больше прав на престол… Так кого же винить, что споры об этих правах остались для них лишь пустой казуистикой?

В кампаниях “красного террора” шло безжалостное уничтожение русской интеллигенции… Но ведь как раз интеллигенция была главной носительницей радикальных взглядов! Разве не она несла в народ идеи атеизма, бунтарства, социализма? И не она ли обучала этому не только крестьян, рабочих, но, главное, детей? Простых русских детишек, получавших первый заряд атеизма и “прогрессивных” взглядов именно в школах, и подраставших уже готовыми к восприятию революционной пропаганды. “А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы ему повесили мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской” (Мф, 18,6; Мр.9,42; Лк.17,1).

Разве не интеллигенция поносила патриотов, царя, клеймила “черносотенцев” и “реакционеров”? Устраивала овации революционерам, восхищалась террористами. Рукоплескала думской оппозиции, расшатывающей державу. И бурно приветствовала Февраль, вполне одобряя аресты и убийства полицейских, офицеров, жандармов. Выходит, интеллигенция получила… свое. То, что сама же посеяла и чему радовалась. Кстати, многие так и не поумнели. И в подвалах чрезвычаек студенты, гимназисты, курсистки, желая погибнуть “красиво”, выкрикивали : “Да здравствует революция!” Потому что ничуть не усомнились в пользе революции, но большевиков считали ее душителями, а настоящими революционерами – себя.

Принято сокрушаться по поводу судеб интеллигентов и дворян, оставшихся под советской властью. Они оказались затравленными, задавленными, их безнаказанно унижали безграмотные и наглые представители новой власти. Жалко их? Да, жалко. Но разве сами эти интеллигенты и дворяне не ратовали за “свободу, равенство, братство”? Кого же было винить, что “свободы” оказались не только для “прогрессивных” интеллектуалов – свободы крушить “реакционеров”, царя, правительство, свободы издеваться над ними. Но пришли свободы и для “швондеров” с “шариковыми” – свободы оскорблять и притеснять вчерашних ниспровергателей. Оказывается – получили то, к чему стремились. Только представляли себе это иначе.

Принято сокрушаться и по поводу судеб эмиграции. Дескать, взбесившаяся Россия изгнала своих детей. Они и впрямь бедствовали, люди с высшими образованиями, военными заслугами, нередко знатного происхождения, вынуждены были зарабатывать на жизнь грузчиками, судомойками, чернорабочими, женщинам высшего света приходилось от голода торговать своим телом… Но, во-первых, название “белая эмиграция” не совсем корректно. Как уже отмечалось, за рубежом очутилось свыше 2 млн. человек, однако к белогвардейцам из них имела отношение едва ли двадцатая часть. А большинство в период гражданской войны предпочитало оставаться в стороне, и для защиты России от большевиков палец о палец не ударило. Считали себя выше, ценнее того, чтобы взять в руки винтовку и встать в строй. Зато вовсю критиковали белых, возмущались их ошибками, ерничали над “солдафонством”, усматривали в их “диктатуре” угрозу “свободам”.