Шамбаров В. Антисоветчина, или Оборотни в Кремле

Но и среди тех, кто проявил полную лояльность к Сталину, деятельно помогал в ревизиях и чистках троцкистов, остались руководители, мягко говоря, сомнительного свойства. При загруженности Дзержинского на партийных и хозяйственных постах фактически возглавили ОГПУ Вячеслва Менжинский и Генрих Ягода (Иегуди). Менжинский – бывший литератор, автор эротических романов и брат крупного банкира. Судя по всему, был связан с “мировой закулисой”, поскольку после Октября занял в Совнаркоме пост наркома финансов, потом был генконсулом в Берлине. А Ягода был родственником Свердлова, который и пристроил “своего человека” в коллегию ВЧК. Как раз под их руководством проводилась реорганизация.

И очень многие темные личности сохранили в ОГПУ свои позиции. Например, палачи Вуль и Фридман – “прославившиеся” в гражданскую применением страшных пыток в Московской ЧК, относительно них имелись подозрения в ритуальном характере этих пыток и убийств. Или садист Фриновский, в свое время зверствовавший на Кубани. Он арестовывал красивых молодых женщин и после изнасилований замучивал их, терзая тело щипцами, плоскогубцами, полосуя бритвой или шашкой. По подобным делам неоднократно сыпались жалобы пострадавших или их родственников, материалы о “художествах” Вуля и Фридмана попадали даже в советские газеты. Поднялся и скандал вокруг Фриновского, когда он после надругательств умертвил ни в чем не повинную учительницу Домбровскую [105]. Но эти сотрудники почему-то пользовались покровительством Менжинского, обвинения против них заминались, и они не только оставались на службе, но и получали повышения.

Продолжал служить и председатель украинского ГПУ Балицкий, известный тем, что возил дружков в тюрьмы и устраивал оргии с заключенными женщинами. Важное положение занял Нафталий Френкель, выходец из Турции, до революции – крупный лесоторговец, миллионер, в Первую мировую занимавшийся спекуляциями оружия и других товаров, уплывавших из России за рубеж. В общем, участвовал в с тех делах, которые проворачивали российские банкиры и промышленники, обеспечивая искусственные дефициты и готовя Февраль. Наверняка был связан с иностранными спецслужбами, (и, очевидно, с масонством). Переведя в 1917 г. капиталы за границу, он наживался на спекуляциях гражданской войны, а потом устроился делать “гешефт” в ГПУ, стал крупной фигурой в системе лагерей. Возглавил эту систему Мозес Берман, он, как и его помощники Яков Раппопорт, Лазарь Коган тоже отметились кровавыми делами в гражданскую. И ужасы террора не исчезли, они лишь стали осуществляться подальше от посторонних глаз.

Описание Соловков лучше всего известно из “Архипелага ГУЛАГ” Солженицына. Но Александр Исаевич допустил ряд серьезных ошибок. В его произведении Соловки – некий “фантастический мир”, в котором сосуществуют рядом и жесточайшие наказания, и почти опереточная фантасмагория – спектакли драматической труппы, изображения слона с буквой “У” на попоне, то есть У-СЛОН (управление Соловецких лагерей особого назначения), свои печатные издания, археологическая комиссия, дендрологический питомник. Заключенные не чувствуют обреченности, поскольку и сроки-то у всех короткие – 3 года, 5 лет… И Солженицын делает вывод, что система лагерей была еще “молодой”, еще не устоялась.

Это неверно. И искажение, возможно, объясняется тем, что память о Соловках передавалась через людей, сумевших там уцелеть. А уцелели, главным образом, социалисты, которые, в отличие от “контреволюционеров”, содержались в льготных условиях, пристраивались при управлении лагерей и могли себе позволить баловаться этими самыми драматическими спектаклями или археологическими экспериментами. Но если мы обратимся к воспоминаниям А.Клингера, Ю.Бессонова и др., которым чудом удалось бежать, то увидим, что основная масса заключенных содержалась без малейших послаблений, впроголодь, и сплошь погибала на общих работах. На прокладке железной дороги, лесоповале, или, что считалось еще хуже – торфоразработках. Там находили смерть почти все, и никаких иллюзий относительно своей участи у людей не было. При трехгодичных сроках заключения с первых же дней понимали, что выжить эти три года вряд ли получится. Продолжались и систематические казни, хотя в меньших масштабах, чем в Холмогорах. В 1923-25 гг. тут расстреливали в среднем около 15 человек в неделю.