Шампавер. Безнравственные рассказы

Один заносит руку и ломает лезвие о каменную стену, другой насквозь пронзает ему горло ножом. Окровавленные, изрубленные, они отвратительно хрипят и кажется, что перед глазами одна только кровь; сначала она сочится, потом постепенно запекается на ранах.

Уже целые мириады мошек и жуков забираются им в ноздри и в рот и вылетают обратно или копошатся в гноящихся ранах.

К полуночи какой-то купец споткнулся об их трупы.

– Всего-навсего негры, – сказал он и прошел мимо.[122]

Дон Андреас Везалий. [123] Анатом Mадрид

Когда эта новелла об Андреасе Везалии была закончена, ее отнесли в «Ревю де Пари» и предложили г-ну Амеде Пишо[124] как переведенную с датского неким Изаи Вагнером. По форме своей она не подошла этому литературному журналу. Г-н Амеде Пишо не смог ее там напечатать, но, уплатив за этот мнимый перевод, он вывел потом того же самого героя в очаровательном анатомическом рассказе, который вы, разумеется, читали в этом сборнике.[125] Впрочем, поскольку в подробностях рассказы не совпадают, мы просим лишь признать первенство этой находки за Шампавером.

I Chalybarium [126]

В спокойные ночные часы, когда города напоминают собой склепы, одна только извилистая улочка Мадрида безвестною жилкою все еще билась, бешено, лихорадочно; этой улочкой-полуночницей в опочившем городе была Кальяхуэлья Каса дель Кампо; в конце ее высился богатый особняк, принадлежавший чужеземцу, некоему фламандцу. Стекла окон светились от зажженных огней, вычерчивая косые линии на темной стене дома напротив, и казалось, что мрак испещрен горнилами печей, пронизан золотою сетчатою вязью.

Двери стояли настежь, и виден был огромный вестибюль с перекрестными сводами, оттуда брала начало широкая каменная лестница с резными кружевными перилами, похожими на веер слоновой кости, вся уставленная благоухающими цветами.

Это был, образно выражаясь, целый карнавал стен, ибо каждая внутренняя перегородка была переодета и спрятана под коврами, бархатом и сверкавшими канделябрами.

Несколько алебардщиков разъезжали верхами взад и вперед у входа.

Когда по временам крики бушевавшей снаружи толпы несколько ослабевали, можно было различить приятную танцевальную мелодию, лившуюся вниз по лестнице и отдававшуюся эхом под гулким сводом.

Весь дворец имел праздничный вид, но заполнивший улицу сброд дико орал и рвался к дверям; наверху это были звуки органа в храме, а внизу, на каменной паперти, – галдеж нищих.

То это были торжествующие наглые крики, то хихиканье и лязг меди; звуки эти перекатывались в темноте от одной кучки народа к другой и угасали вдали как сатанинский смех, разносящийся в отголосках грома.

– Доктор правильно сделал – для своей свадьбы выбрал субботу, как раз когда ведьмы шабаш справляют. Надо быть самому колдуном, чтобы все так придумать, – сказала беззубая старуха, притулившаяся к амбразуре окошечка в воротах.

– Вот уж верно, милая, верно, как бог свят! Кабы все, кого он уморил, сюда собрались, так они хороводом бы вокруг всего Мадрида ходить могли.

– А что кабы и впрямь, – снова заговорила первая старуха, – все бедные кастильцы, те, с кого этот палач кожу содрал, – да воздаст им господь за это сторицею! – пришли бы к нему стребовать ее обратно?

– Меня уверяли, – вставил приземистый бородач, затерявшийся в гуще людей и привставший на цыпочки, – что на завтрак ему частенько подают котлеты из мяса, да только такого, каким мясники не торгуют.

– Верно, верно!

– Нет, нет, неправда! – вскричал высокий парень, прилипший к оконной решетке, – ложь это! Спросите-ка мясника Риваденейру.

– Молчи! Да замолчишь ты наконец! – еще громче заорал мужчина, угрожающе закутавшись в бурый плащ и надвинув на глаза сомбреро. – Не знаете вы его, что ли? Это же Энрике Сапата, ученик живодера! Verdugo[127] и ahorcador[128] – на одной бы веревке вздернуть обоих! Бьюсь об заклад, что, коли у него под курткой пошарить, так отрезанную руку или ногу найдешь!

– Слыханное ли дело, старому вампиру и взять молодую жену! – вставила старуха. – Будь я королем Филиппом, я бы уж не позволила этому живоглоту…

– О, вот в том-то и дело, – возразил незнакомец в буром плаще, – что Филипп Второй[129] мирволит этому фламандскому псу.[130] Вчера еще вот Торрихо пропал, пекарь из Себады, не иначе как на свадебный пирог пошел; ужас-то какой! Этому пора конец положить.

– Пусть хоть сам король ему потакает, – послышалось в народе, – надо его сжечь!