Читатель мой, пойми, я не преувеличил
Сей дивной красоты, сих строгих черт величья.
Была ль она такой иль чудилась глазам?
Не все ли мне равно, обман ли просветленный
Иль истина любовь как алгебры законы
И доказательства, – коль ощущаешь сам,
Что счастлив, счастлив, веря…
Rosa mystica.
Turris Davidica.
Turris eburnea.
Domus aurea.
Foederis area,
Janua coeli.
Stella matutina.
Regina virginum.[202]
Поскорей уступи; ничто тебе не поможет, милочка, это все равно что отойти, что прыгнуть с разбега! Ах ты, сука этакая, кусаться вздумала! Ну, успокоимся, сударыня. Чччерт!
I
Amour 'e r'asco, r"egardo pa ount"e s'at'aco[203]
Где нет ограды, там расхитится имение, а у кого нет жены, тот будет вздыхать, скитаясь Ибо кто поверит разбойнику, скитающемуся из города в город?
Звонили в колокол: было время гасить огни; разводили подъемные мосты; запоздалые горожане заторопились. Богатей Лион, расположившийся между двух рек, готовился почить, укрывшись в свои стены, как воин в железный панцирь.
По узкой пустынной набережной шагали двое – юноша и старик; шедший впереди слуга нес фонарь.
Я не совсем точно выразился, назвав это набережной, ибо в старину в большинстве случаев набережные, застроенные двойным рядом домов, больше походили на обычные улицы. Основания домишек, окаймлявших реку, омывались водой. Стоя на сваях или просто погруженные по пояс в болото, эти земноводные жилища фасадом своим выходили на улицу, в то время как противоположная сторона гляделась в реку, а отлогая, глубоко прорытая каменная лестница спускалась к испанскому водоему, местами отделенная от воды полоской земли, местами затопленная до половины.
Сколько преступлений перевидали эти камни!
От скольких убийств должны были содрогаться стены! О ужас! Проще простого было избавиться от врага, от соперника, от постылой жены, от зажившегося отца; несчастную жертву сбрасывали вниз: открывали люк, и все кончалось… Самое большее, слышался плеск падающего тела – гул водоворота заглушал предсмертные хрипы. О, если бы эти хранящие столько тайн развалины заговорили!..
Юноша, закутанный в светлый плащ, под фетровой шляпой, надвинутой чуть ли не до самых усов, был высокого роста и строен; по его развязной и щеголеватой походке, по бряцанию шпор, по шпаге, приподнимавшей край плаща, вы бы без труда распознали дворянина.
Старик кутался в черный плащ; из-под черной же бархатной шапочки выбивались седеющие волосы; в руках он держал свиток пергамента: словом, даже на расстоянии выстрела можно было бы узнать в нем доктора прав.
Но был ли то член муниципального совета, прокурор, судья или обыкновенный нотариус, – так или иначе черная ворона эта внезапно прервала молчание.
– Сеньер Эмар, – прокаркала она, – не сочтите меня чересчур бесцеремонным, но сия девица, с коей мне предстоит иметь дело, ежели верить вашему совершеннейшему вкусу, должно быть, недурна, не так ли?
– Хороша ли она, почтенный? О, признаюсь, ваш вопрос оскорбляет меня, мне кажется, что нет человека, который не ощутил бы на расстоянии ее красоту. О, моя Дина, он еще спрашивает, красива ли ты!.. Да она прелестнее самой распрекрасной суданской сарацинки! Это башенка из слоновой кости, сосуд из чистого серебра.
– По крайней мере, сеньер Эмар, надеюсь, вы не потребуете, чтобы я на расстоянии ощутил ее богатство? Золото у нее есть?
– Вы спрашиваете, есть ли у золота золото, вы спрашиваете, сияет ли солнце. Да, сударь мой, у нее достаточно золота, чтобы раздавить весом своего приданого самого крепкого иноходца.