Шань

— Я хочу знать, во что вы верите. — Внезапно дистанция, разделявшая их, сократилась до одного шага. — Мне интересно, видите ли вы в начале всего сущего проявление, ну назовем это так, высшего разума?

— Конечно, вижу, — ответила она без малейшей запинки. — И этот Бог был коммунистом.

Ее слова не вызвали у Малюты приступа веселья и смеха, которые она ожидала услышать. Напротив, он нахмурился и посерьезнел еще больше.

— Я нешучу, Даниэла Александровна. — Она недоумевала, куда он клонит и какую новую ловушку готовит для нее. — Мне надо знать, веруете ли вы. И если веруете, то не находите ли утешения в своей вере?

— Я сказала глупость, — сказала она. — Разумеется, у Бога нет ничего общего с коммунизмом.

— Стало быть, вы все же верите в него. — Он придвинулся к ней еще ближе.

— Я — коммунист, — возразила она. — И, значит, у меня тоже нет ничего общего с Богом. И тут он все-таки рассмеялся.

— Если Он существует, в чем я лично сомневаюсь, то у Него есть нечто общее с каждым из нас. — Малюта, опустив глаза, уставился в свою чашку. Грустное настроение, казалось, вновь овладело им. — Мне необходимо спросить вас вот о чем, Даниэла Александровна. В вашей жизни случалось что-либо необъяснимое?.. Нечто такое, что не поддавалось бы до конца вашему пониманию?

— Я не совсем хорошо понимаю, о чем вы говорите, товарищ министр?

Малюта поднял голову. Их взгляды скрестились.

— Я говорю о горе... О трагедии...

Даниэлу вдруг осенило, что он намекает на ужасную смерть жены. Она знала, какого ответа Малюта ждет от нее, и поэтому соврала:

—Да.

— И?..

— Что — и?

— Не думали ли вы... — Он вдруг осекся, словно устыдясь того, что собирался сказать. Но затем все же промолвил с усилием: — Не думали ли вы, что эта трагедия совершилась по воле Бога?

— Для верующего человека все происходит по Божьей воле.

— Тогда как же понять... трагедию, длящуюся целую жизнь?

— Ее понять нельзя, — Даниэла вспомнила, что сказал ей дядя Вадим после смерти матери. — Невозможно. Можно только разрешить ее.

— Разрешить? — он произнес это слово так, точно слышал его впервые в жизни.

— Да. Разрешить ее в своей душе. Обрести внутренний мир. Тогда боль отступает навсегда.

Малюта закрыл глаза. Его губы чуть заметно шевелились, будто он молился про себя. Впрочем, скорее это было лишь секундное замешательство.

— Понятно, — пробормотал он наконец. — Внутренний мир... Надо полагать, у вас крепкий сон.

— Простите?

— Вы хорошо спите?

—Да.

— И вам снятся сны?

— Иногда.

— Только иногда, — с завистью заметил он. — А я вот вижу их каждую ночь.

Внезапно отвернувшись, словно прекращая разговор, он подошел к проигрывателю и поставил пластинку Чайковского. Раздались первые такты “Лебединого озера”.

За окном уже стемнело. Пелена туч рассыпалась на отдельные куски, и между ними проглянула бледная луна. Глядя на серебристую дорожку, протянувшуюся по поверхности воды, Даниэла ясно представила себе волшебное превращение лебедя в человека, очаровавшее охотника из балета Чайковского.

Она подошла к комоду, на котором стоял старомодный проигрыватель. На книжной полке над этим допотопным чудом советской радиоламповой промышленности стояли в рамках многочисленные фотографии. Главным их персонажем был Малюта: в молодости, в детстве с родителями. На одном из снимков совсем еще маленький Олег Малюта был запечатлен сидящим на плече матери, крупной, дородной женщины, с веселым смехом глядящей на его изумленное лицо. За снимками тянулись поставленные в два ряда тома книг в хороших, дорогих переплетах. Многие из них были выпущены за рубежом.

На одной из фотографий в серебряной рамке Даниэла увидела молодую женщину, которую вполне можно было бы принять за сестру Малюты, если бы не очевидный почтенный возраст снимка. В широко открытых глазах женщины, смотревшей в камеру, была та же агрессивность, что Даниэла ощущала и в себе. Рядом стоял небольшой снимок необычайно красивой грузинки. На волевом и выразительном лице ее выделялись угольно-черные глаза. Даниэла тут же решила, что это жена Малюты, хотя никогда прежде не видела ее портретов.

— Ореанда, — промолвила она без всякой задней мысли.

Малюта выхватил фотографию из ее рук и отставил подальше, словно опасаясь, что Даниэла взглядом может замарать ее.

— Она была очень красивой женщиной, — заметила Даниэла.

Малюта, глухо заворчав, положил снимок лицом вниз на полку, как бы желая показать, что разговор окончен.

— Уже поздно, — сказал он. — Пора пожелать друг другу спокойной ночи.

Однако при этом он даже не шелохнулся. Даниэла также осталась стоять на месте. Она хотела еще раз взглянуть на лицо женщины, чье тело превратилось в щепотку золы и пепла в страшном огне, спалившем дотла первую дачу Малюты. Внешность Ореанды произвела на нее сильное впечатление, и Даниэла вновь задумалась, не является ли покойная жена Олега Малюты тем ключом, что отомкнет тайник его души.

— У меня сна ни в одном глазу, — точно вскользь заметила она. — Если вы не возражаете, я еще посижу здесь, почитаю.

— Вам что-нибудь дать? У меня неплохое собрание классики.