Шанель

Это вы? Захлопните дверь и проходите сюдаю помогите, из полуоткрытой ванной голос Дашеньки, которую я вижу отраженною в наклонно висящем овале комнатного зеркала: онасбросилавельветовый комбинезончик, свитерок и, балансируя наодной ноге (зеркальность отражения: не могу понять накоторой, правой или левой), стаскивает сейчас серые шерстяные рейтузы, помогите мнею длинный ряд крючков -- наних застегнутазатягивающая Дашеньку грация -поворачивается ко мне, я безумно усталаю идемте в постелью и тут я останавливаюсь, едвауспев справиться с двумя первыми: этот обрывок фразы: я безумно усталаю произнесенный с оправдывающейся какою-то интонацией, это неживое, литературное безумно -- тревожат, беспокоят меня, и мне начинает казаться, будто дашинапростотав сближении, я бы сказал: технологичность -будто онане более чем маска, закрышкадевического почти смущения, неловкости, и я отказываюсь подыгрывать: Дашаслишком нравится мне, и сейчас вот, когдая уловил это смущение -- особенно нравится, трепетно, и хочется, чтобы наш с нею роман тянулся долго, неопределенно долго, бесконечно долго, а, если подыграю -- сегодняшней ночью он и закончится, -- и я вгоняю назад в колечки блестящие изогнутые проволочки и заплечи разворачиваю полуголую Дашу к себе, долго смотрю в ее лицо: подобно патине, что придает произведению неповторимое обаяние подлинности и особой красоты, способной накопиться, созреть только под медленным, тяжелым спудом времени -- подобно патине, лежит налице этом поволокаусталости, усталости не одного сегодняшнего вечера, -- смотрю и говорю: Дашенька! я ведь правдахочу сделать ваш портрет. Очень хочу. Наденьте, пожалуйста, платьею и, чтобы не дать ей времени возразить, иду в комнату замарлевым метеозондом.

Дашенькарастеряна. Я сбил ее с решимости, которая, наверняка, чего-то стоилаей, но Дашенькасоглашается и, я думаю, именно в эту минуту впервые видит меня: не полуабстрактного мужчину с представляющей общее место бородою, аименно вот меня, и дальнейшей нашей с Дашенькою жизни без этой минуты, конечно же, не случилось бы.

юМы добрых полторачасазанимались тогдапортретом под Рокотова: при свете свечи, потому что электричество в принципе неспособно дать такие мягкие, такие выпуклые света, такой ненасильственный переход их в глубокие тени (сколько же я помучился потом с печатью, с фильтрами из-заэтой свечи, но стоило, стоило мучиться: и по сегодня висит дашенькин портрет у меня в комнате, и мне, честное слово, удается отвлечься порою и от того, что это -- Дашенька, и от того, что снимал ее сам -- просто смотрю подолгу и чувствую: хорошо!).

После съемок платье нахалатик онаменялауже целомудренно: зазакрытою, запертой дверью, и все двадесяткакрючков грации умудрилась расстегнуть сама, апотом мы долго сидели надиване карельской березы, молча, прижавшись друг к другу, и Дашабыладевочкою, право же, девочкою, ая -- мальчишкой, восьмиклассником, и тому, что случилось потом, мы каждый -- словно бы учились заново, в первый раз, и трогательно заботились только друг о друге -- не о себею Разрядкабылаполная, но не выматывающая, акакая-то успокаивающая, что ли, уносящая в мир более высокого порядкачем наш: Дашенькауплыла, улетелав него, словно в обморок, ко мне же, хоть я не мог пошевелить и мизинцем, -- ко мне же сон не приходил, но в мгновения полузабытья, когдаглазаприкрывались, члены моего тела, странно деформированные, всплывали, медленно покачиваясь медузами в темной воде тишины, чуть подсвеченной дыханием оставленной в соседней комнате фотографической нашей свечи. Обрывочные фразы, образы, арабески мерцали вокруг: юя же с напудренною косой = шел представляться Императрице = и не увиделся вновь с тобойю8