Шанхай. Любовь подонка

Альтернативное настоящее: люди разводятся, а их детей, с целью спасти от душевных травм, умерщвляют в специальной комнате — здесь же, на месте, прямо в загсе. Без проволочек и судов. Процедура называется «форсированным завершением жизненного цикла», после чего родителям выдают чистые паспорта — гуляйте, свободны.

Кажется, за этот рассказ я и получил рецензию в стиле «автор и Чикатило — одно лицо». Хотя, может, и за другой. Неважно, потому как в корне неверно. Чикатило был тихим, неприметным снабженцем, добрым семьянином, на хорошем счету у соседей и на работе. У меня так никогда не получалось.

Читал и перечитывал.

Несколько раз подводил стрелку курсора к «ответить».

Курил, роняя пепел на клавиатуру.

Наконец, написал:

«Инна».

Отправил.

О чем тут же пожалел.

Схватил телефон и набрал длиннющее, в несколько частей, сообщение для Ли Мэй. Пересказал ей «Песнь Песней», чуть ли не полностью. И следом еще одно сообщение — из сердечек и смайликов.

Она тут же ответила:

«Вау! Если бы ты был моим мужем, я бы подумала, что у тебя появилась любовница, и тебе немного стыдно передо мной».

Любовница...

Все гораздо хуже — бывшая жена.

«Конечно, нет. Просто я понял, как сильно люблю тебя!»

Забыл ли я Инку?

В Москве она уверяла меня, что забуду, как только встречу «девушку в шелковом платье». Я бы больше поверил, что навсегда излечусь от пьянства, чем в то, что Инкино письмо оставит меня равнодушным.

Иногда мне кажется, что моя тяга к выпивке имеет болезненную природу — сродни чувствам к бывшей жене. И то и другое не доведет до добра, но мне наплевать на мифическое добро. Временами я ухожу в завязку, ищу замену, но это не что иное, как отсрочка и самообман.

Ты можешь не пить месяцами, годами, но ты никогда не будешь свободным. И обязательно вернешься к себе прежнему.

Начинается всегда по-разному. Порой приближение чувствуешь заранее — так, наверное, угадывают грядущий сход лавины: витают в воздухе едва заметные признаки катастрофы.

Идешь по городу, трезвый, в делах и заботах, и все у тебя хорошо. Сразу два издательства написали вдруг «уважаемый» и без привычного «к сожалению». Напротив, вежливо и строго, как завуч в школе, предлагают что-то «обсудить» и «подписать».

Идешь, автоматически отмечая:

вот лежит вдавленная в асфальт пивная пробка;

вот гордое величие полок с выпивкой в магазине «Продукты» — ты видишь их, когда рассчитываешься за пакет кефира;

вот два мужика потягивают у метро пиво «Старый мельник»;

вот синий зонтик уличного кафе с логотипом «Балтики» — «трешка» уже не та, что раньше, но разливная «семерка» вполне ничего... во всяком случае, весной была ничего;

вот запотевшие очки студента-ботаника, как бутылка «беленькой» с ледничка;

вот шибают в нос разносолы в крытом павильоне рынка...

Сглатываешь набежавшую слюну.

Покупаешь к огурцам и маринованному чесноку небольшую плоскую бутылочку.

Для вкуса.

Да и сыро сегодня.

С утра моросит...

Обнаруживаешь себя несколько дней спустя на другом конце города, без обуви, обоссавшегося и замерзшего до полусмерти.

Иногда все случается разом и вдруг — и позднее, отлежавшись в сушняке, психозе и фобиях, вспоминаешь, что же послужило толчком, что обрушило, будто выстрел в горах, твою снежную лавину…

Целую ночь я пролежал, разглядывая зеленый глазок кондиционера у потолка. Сочинял в мыслях ответные письма. Сдержанно-равнодушные. Беспощадно-холодные. Восторженно-глупые. Дважды собирался сходить в ночной магазин за чем-нибудь крепким, из местного бухла, чтобы нажраться и забыться.

Посветлевшее небо образумило — скоро на работу.

Принял душ, в попытке сбросить, смыть напряжение. Пробовал думать о Ли Мэй, но сказались или привычка или возбуждение от письма — кончил я, отчетливо представляя Инку...

Оставалось лишь смириться: я не сумел избавиться от прошлого.

Первое, что сделал утром, — полез проверять почту. Два непрочитанных письма, оба — от «Пэри».

«Да, это я».

Второе чуть больше:

«Я не знаю, как выразиться... Набираю текст и стираю. Снова набираю, перечитываю и опять удаляю все. Сейчас напишу как есть и тут же отправлю. А ты уже решай сам. Сейчас соберусь... Если тебе неприятно общаться со мной, просто не отвечай, ладно? Я ведь не знаю, как ты живешь. Может, влезла в твою жизнь, и совсем некстати... В общем, я рада, что ты узнал меня, очень, правда. А остальное, как ты решишь. Уфф. Вот».

Спрашивал себя не раз — зачем...

Зачем? Я? Ответил?

Не просто ответил, ввязался в переписку со всею готовностью: рассказывал о себе, кропал страноведческие очерки, засылал фотографии, заваливал вопросами и воспоминаниями, ловко и продуманно избегая неудобных и негативных.

Через пару дней пришли Инкины фотографии: за столом в офисе; у кофемашины; возле окна. Повзрослевшая, красивая.

Светлое каре. Знакомые скулы, губы, глаза...

«Хорошо, — убеждал себя, — это не более чем виртуальный роман». Приятная забава. Игра. В конце концов — обычная вежливость.

Любви — той, что была, нет и быть не может.

Любовь сейчас совсем к другой девушке.

«В платье из красных шелков», — тут же вспомнил Инкин шепот в такси.