Шанхай. Любовь подонка

– Сегодня твой рекорд, да? – спросил по-английски.

Я вытер лицо полотенцем.

– На пять килограммов, мужик. Ты за всеми успеваешь следить?

– Работа такая!

Ван сделал ответственное лицо.

– Такие, как ты, у нас в зале нечасто бывают.

– Ну, так дай мне скидку. Буду вам рекламой, а с тебя – бесплатный абонемент на следующий год.

Ван хитро рассмеялся:

– Осилишь двести – тогда поговорим.

– Ловлю на слове, – подмигнул я ему. – Ну-ка, скажи мне, для бодрости… Помнишь, учил тебя?

Ван вздохнул и наморщил лоб. Старательно выговорил:

– Тлабота, негыла, соце ишоу высако! Я засмеялся.

Ван почесал подбородок:

– Не понимаю, как ты говоришь на таком языке. Кстати, что это значит?

– Это такой лозунг. О трудовой дисциплине.

– Тогда работай!

Ван хлопнул меня по плечу.

– Я потом научу тебя китайским лозунгам.

– Нет, хватит работы на сегодня. У меня еще свидание днем. Ван оживился и учинил настоящий допрос:

– Неужели? С иностранкой? Или она китаянка? Где познакомился? Хороша? А подруга есть у нее, одинокая?

– Э, э, э!.. – осадил его. – Иди работай.

Смеясь и напевая что-то, Ван направился в зал йоги. Гудели потолочные вентиляторы, в окна бил яркий солнечный свет, доносилась музыка с площадки возле зала – непременный атрибут китайского утра, тем более в парке.

В раздевалке услышал знакомую мелодию: ревела моя «Nokia». Подбежал к шкафчику, распахнул дверцу, схватил трубку. «Ли Мэй вызывает» – обрадовала надпись. – Да!

– Привет! – бодрый голос. – Ты где?

– В парке.

– Хм… Гуляешь?

– Тут фитнес-центр, прямо в парке.

– Это через речку который? – Да.

– Долго еще будешь там?

– Закончил уже.

– Подождешь меня? Хочу посмотреть.

– В другой раз, хорошо? Давай лучше у входа встретимся. Погуляем.

– Давай. Я уже позавтракала. Через полчаса буду. Бай-бай!

На площади перед входом в парк было не протолкнуться. Ослабевая лишь на минуты, когда светофор над ближайшим проспектом загорался для пешеходов красным, людской поток валил к арочным воротам с темно-серыми львами. Семьями, группами, поодиночке и парами. Ковыляли пенсионеры, размахивали сцепленными в «замок» руками влюбленные. По-хозяйски властными жестами, покрикивая, руководили своими семействами деловые отцы. Дети, уже перепачканные мороженым, носились под ногами взрослых или восседали в колясках. Из кресел на колесах отрешенно смотрели на мир потемневшие от времени старики, даже по жаре укрытые пледом, – их катили не то родственники, не то сиделки.

Высоко вскидывая колени, в ворота вбежали два лаовая, с лицами пожилых и разумных сайгаков, с налобными повязками, оба в ярких трико. Этих я знал: побегав по парку, они потом часа два будут упражняться в спортзале, подчеркнуто заботливо страхуя друг друга. Голландцы, обоим за сорок, ближе к пятидесяти. Я был убежден, что это парочка гомосексуалистов. Ван тоже так считал, но относился к ним терпимо. Впрочем, у него работа такая.

Время от времени тарахтели трехколесные мотоциклы – единственный транспорт, которому разрешено заезжать в парк, на нем ездят самостоятельные, активные инвалиды. Правда, рожи у седоков попадались такие, что я невольно вспоминал Моргунова в «Операции „Ы“ и его вопль: „Где этот чертов инвалид?!“»

Чуть в стороне от входа, собрав толпу любопытных, пенсионеры широкими кистями выводили на плитах площади иероглифы. Кисти они обмакивали в ведерко с обычной водой.

Жизнь такой каллиграфии под шанхайским солнцем – мимолетна. В этом мастера вместе со зрителями и находят особую прелесть. Меня всегда удивляло, что чуть ли не половина зрителей – смуглые, плохо одетые, явно деревенского вида и почти наверняка неграмотные приезжие. Торговцы, рабочие, обслуга… В выходной день они одевались получше, кто как мог, и шли с утра погулять в парке. Первое зрелище поджидало их прямо у входа – движения влажной кисти по серому камню, символы-образы, живущие столь коротко…

Между тележками с сахарной ватой и продавцами воздушных шариков бродила огромная пузатая курица в резиновых сапогах – раздавала рекламные буклеты KFC. Коротая время, я пробовал разглядеть, кто внутри дурацкого костюма, парень или девушка. Заметив мой интерес, курица засеменила вперед.

Рука в белой матерчатой перчатке, скрывавшаяся под одним из крыльев, протянула мне яркую бумажку Я принялся скорее всматриваться в текст, чем вчитываться. Угадывал, выхватывал знакомые отдельные иероглифы и целые сочетания. Чтение китайского текста утомляет намного меньше, чем попытка его воспринять на слух. У каждого иероглифа своя и только своя форма, а звуки зависят от тонов, да и произносят их – как вздумается. Китайцы сами друг друга часто не понимают, и тогда принимаются рисовать пальцами в воздухе или на ладони нужный иероглиф.

– Упражняешься? – раздался сбоку веселый голос.

Так захватило дух, что чуть не выронил бумажку. Скомкал ее, сунул в карман.

Мы поцеловались. Обнялись.

На Ли Мэй была полудетская розовая футболка с белым Снуппи. Такой же розовый зонтик, только с голубыми цветочками, бросал призрачную, но все же тень на ее распущенные волосы. Косметики я не разглядел, разве что едва заметно подведенные глаза.