Шанхайский цирк Квина

Очень просто. Мы похитим одного из тех американцев, которые приходили в плавучий дом, того, тупого с забинтованным ухом, и заставим его друга заплатить выкуп. Но, может, ты боишься, потому что тот тупой, телохранитель другого, носит с собой револьвер. Я видел, у него карман оттопыривался, когда они уходили.

Полицейский пристально смотрел в пол. Неужели этот ухмыляющийся молодой дебил ничего не понимает? Это не револьвер оттопыривал карман парнишки, это кусок жареного мяса. Он видел, как парень стянул кусок мяса со своей тарелки, пока никто не видит, и сунул его в карман. Он видел, как парень это сделал, и точно знал зачем. Он не раз делал так в Сибири, где вечно голодали. Это значит, что мальчишка с забинтованным ухом когда-то сидел в тюрьме. И еще он видел, как тот взял бутылку с японским соусом и тупо уставился на этикетку. И полицейский знал, что это значит. Мальчишка с забинтованным ухом не только преступник, он еще и неграмотный.

Конечно, он же американец, шептал Хато, осклабившись. Может, это тебя пугает?

Полицейский пристально смотрел в пол и видел свою мать, лицом вниз на замерзшем рисовом поле, она же была из айнов, в ее жилах текла кровь белых, да и шелковый рынок в Америке рухнул. Он взял в руки журнал и листал его, пока не наткнулся на страницу без картинок, сплошь покрытую китайской скорописью. Он вырвал страницу руками – руками, покрытыми шрамами от работы на соляных рудниках в Сибири, – разорвал ее на тонкие полосы, подбросил их в воздух, и крохотные белые клочья, кружась, упали на пол.

Так значит, ты со мной?

Полицейский кивнул.

Они обсудили кое-какие детали, и Хато ушел, мечтая о Париже и фильме о похоронах, который там снимет. Люди будут приходит к нему и умолять об интервью, они будут приглашать его на телевидение, и он расскажет им всю правду об Америке. Он расскажет им все, и никогда больше не будет заниматься гимнастикой, никогда не будет маршировать, распевая хайку, и никогда больше не будет впускать к себе молодых женщин, одетых как старая карга, которые орут ему «еб твою мать».

За его спиной полицейский сидел на койке, уставившись на снежные хлопья.

* * *

Мама накрасила ногти на правой руке и перешла к левой. Уже несколько дней она размышляла о маленьком золотом крестике, что носил тот человек, которого Квин привел с собой в ночной клуб.

Мама хорошо помнила этот крестик. Это был самый дорогой подарок, которым ее когда-либо одаривал генерал. Потом, в Шанхае, его украли, когда она была одурманена опиумом, сняли у нее с шеи в один из вечеров, когда она тупо глядела на якобы порнографические картинки, в тусклом свете и стрекоте кинопроектора вызываемые на стене воображением клоуна.

Кикути-Лотман. Квин. Большой Гоби.

Что связывало этих троих? Как у одного из них оказался залог любви, который однажды подарил ей генерал?

Она знала имена «Лотман» и «Кикути», она знала имя «Квин». Но Гоби – это пустыня, место далеко-далеко отсюда, в западной части Китая, богом забытые края. Чтобы понять, чему бы это могло научить, она обратилась к самому старому документу о Гоби, который смогла найти, апокрифической хронике, написанной две тысячи лет назад во времена династии Хань.