Шанхайский цирк Квина

Герати очень интересовался драмой. Но хотя Ламеро и не догадывался об этом до самой последней их встречи, Ламеро был духовным главой токийского представительства Легиона Святой Девы, а Герати стал его казначеем. Пока Ламеро читал проповедь на пятничных собраниях, Герати тайком передавал под столом мешок для сбора пожертвований. Сразу после собрания он уходил, говоря, что у него есть дела. Поэтому он всегда пропускал обсуждения театра Но, которые проводил Ламеро.

Региональный съезд разных азиатских представительств Легиона должен был состояться в Шанхае. Герати сказал, что должен съездить по делам в Шанхай примерно в это же время, и был избран делегатом съезда от Токийского Легиона.

За день до отъезда на материк, рано поутру он появился у Ламеро. Он был очень возбужден. Под мышкой у него был чемодан, в котором он обычно возил образцы. Ламеро очень плохо себя чувствовал в тот день, но когда Герати стал умолять, чтобы тот позволил ему несколько часов, как он выразился, побыть с другом, священник забыл о собственных заботах и пригласил его остаться.

Герати пил чай и горстями жевал аспирин. Лицо его явно исказилось от боли, но, по всей видимости, страдал он не только физически. Он попал в беду.

Ламеро пригласил его в гостиную. Как только Герати увидел длинный стол на одном конце комнаты, стол, под которым по пятницам он обязан был тайком передавать мешок легионерам, он закрыл лицо руками и зарыдал. Ламеро ласково предложил ему присесть и облегчить душу. Беспомощно провсхлипывав с четверть часа, Герати наконец заговорил — шепотом.

Начал он издалека. Уже некоторое время он взял привычку уходить прямо с пятничных собраний Легиона в Йосивару, квартал красных фонарей, чтобы там обращать в свою веру блудниц. Он становился посреди улицы, лицом к борделям, и читал долгую проповедь громким голосом, так чтобы его слышали в каждой комнате.

Он был огромный, и не просто гигант, но гигант-иностранец, бегло говорящий по-японски, и потому этот спектакль привлекал всеобщее внимание. Часто целые сотни глазели на него из окон. Герати начинал проповедь в полночь, когда было больше шансов, что клиенты уже спят и у проституток есть время его послушать.

Отец Ламеро знал, что делает Герати после собраний Легиона. Его поступки были слишком вызывающи, чтобы остаться без внимания, и знакомые японцы почти сразу довели их до сведения отца Ламеро. Он услышал об этом уже несколько лет назад, и услышанное ему не понравилось. Священник считал, что такое чрезмерное усердие и недостойное поведение может задеть обидчивых японцев. Но поскольку это, несомненно, поднимало дух Герати, он почел за лучшее не вмешиваться.

Нерешительно Герати перешел к настоящему предмету разговора. Он говорил о девушках из бедных семей, вынужденных торговать собой всю первую половину ночи, а потом лежать подле храпящего человека, которого они до того никогда не видели и, скорее всего, никогда больше и не увидят. Они погрязли в скверне и сознают это. Они хотят очиститься, но не знают, как это осуществить.

Отец Ламеро слушал, понемногу догадываясь, что последует за этим. И все же он молчал. Он кротко улыбался и даже не пытался перебивать.

Покаяние требует времени. С полуночи до трех часов утра Герати проповедовал проституткам с улицы, но, как только на часах било три, он проскальзывал в какой-нибудь бордель с черного хода и начинал стучаться в одну дверь за другой в отчаянных поисках проститутки, тронутой его проповедью.

Цель, которую он преследовал, была простой и убогой. Он хотел всего лишь отлизать у проститутки, задаром, возле постели, где спал ее клиент, оплативший услуги за всю ночь. Герати мог бы совершенно бесплатно оказать эту услугу любой проститутке в борделе, которая в данный момент не была занята делом. И наоборот, если бы он заплатил, он мог бы оказать ее большинству проституток, которые в тот момент были при деле, но чьи клиенты уже спали. Но Герати требовалось нечто особенное. Вот грех, совершенный во всей своей наглядности и очевидности, вот девушка, совершившая его, а вот — возможность искупления, которого только он мог для нее добиться своим красноречием и совершением греха еще более тяжкого, потворством самым низменным своим страстям.

В темных переулках за борделями Герати шаркал ногами, объяснял, чего он хочет, и заранее молил о прощении. Три часа он витийствовал под окнами, метал громы и молнии — и не раз бывал принят.

Когда проститутка соглашалась, он запирал за собой дверь, опускался на четвереньки и слушал, как клиент храпит всего в нескольких футах от него, а потом настаивал, чтобы она встала над ним и тихо оскорбляла его, пока он занят делом.