Шанс

— Вот иногда смотрю я на тебя, Николай и… аж мурашки по спине, — говорила она, сладко потягиваясь. — Вроде это не ты, понимаешь?

— Это потому, что знала меня только пьющего.

— Да не в этом дело… Я раньше никогда не видела, чтобы ты что-то читал, чтобы просто сидел и о чем-то думал, а слова ты порой говоришь такие, что я не только от тебя, — ни от кого их не слышала!

— Например? — спросил он.

— Я что, их запоминаю? Делать мне больше нечего… А вот сейчас ты во сне разговаривал.

— Ну, это с каждым бывает.

— Погоди, я главного не сказала: ты не по-русски разговаривал, по-иностранному!

— Кать, не выдумывай, — он пробовал обратить все в шутку.

— А чего мне врать-то? — обиделась она. — Мы люди хоть и темные, но телевизор смотрим: говорю тебе, по-иностранному шпрехал! Да так легко, словно он у тебя родной… Свихнусь я с тобой, Колька: подменили мне мужика!

Петр Сергеевич стал рассказывать ей про разговор с несуществующим врачом: тот будто бы предупреждал, что при столь серьезной травме головы возможны любые неожиданности. Одно теряешь, другое приобретаешь. Ванга вон вообще ослепла, но зато дар предвидения обрела.

— Но ты же не ослеп, — возразила Катя. — Хотя глаза у тебя стали другими. И взгляд… Ты вообще почти все теперь делаешь не так, как раньше. Извини, но даже трахаться разучился.

Эту оплошность нужно было ликвидировать срочно, рисковать столь неожиданно обретенной сексуальной гармонией Петр Сергеевич не мог и не хотел. Он пытался выведать у Катерины суть проблемы и то, что именно он “разучился” делать, но она и сама не могла точно сформулировать. К тому же ей почему-то неловко было об этом говорить прямо и откровенно, без экивоков.

— Без чего? — переспросила она.

— Ну, я так понимаю, что стал недостаточно агрессивен, жесток… Слушай, может, мне опять тебя начать бить — ну, перед тем как в постель ложиться?

— Я тебе ударю, козел! — вполне ласково отозвалась та. — Хотя, знаешь, ты после этого меня так любил, таким был ненасытным и страстным, что я, дура, тебя всегда прощала.

Нет, этот путь был заказан, подумал Петр Сергеевич. Он в жизни никогда никого не бил, а уж поднять руку на женщину — даже в самых благих целях и по ее подспудному желанию, — не смог бы никогда!.. Азбучные же истины о том, что все человеческие желания — а сексуальные особенно! — формируются в мозгу, вызвали у Катерины приступ хохота.

— Коль, я понимаю, что у тебя проблемы, но за дурочку-то меня держать не нужно! — говорила она. — И чего только мужики не придумают ради отмазки: мой про какую-то радиацию трындит, а ты уши с яйцами перепутал, — и ведь не расскажешь никому, засмеют.

— Шла бы ты лучше домой, — сказал Петр Сергеевич, взглянув на часы. — А то опять твой радиоактивный без водки не пустит.

Катя встала, вздохнула, выглянула в окно.

— Азиатка твоя там не сторожит случайно?

Вопрос был не праздным: Катерине уже и волосья рвали, и камнем в спину бросали, и даже в морду кислотой плеснуть обещали.

— Я, кстати, не пойму, — сказала она, застегивая в прихожей сапоги, — ты что, эту ведьму уже не пердолишь?

— Нет, — отозвался он. — Совесть проснулась.

— Ну, и дура, эта твоя совесть, — неожиданно зло сказала Катя уже на пороге. — И материально было бы получше, да и девка бы угомонилась.

Петр Сергеевич понял, что она имеет в виду навар на травке, но все же реакция показалась странной и не вполне адекватной.

— Не ревнуешь? — спросил он.

— Да как тебе сказать? Раньше тебя и на двоих нас хватало, а сейчас, как раньше с мужем, — через день, да и то с напрягом… Ну, бывай!

 

К концу недели Петр Сергеевич получил разрешение выгулять больного под бдительным оком санитара. Некоторое время ходили молча. Николай отвык от свежего воздуха, солнца, движения, да и слова, в сущности, все уже были сказаны. Утомился он быстро, присел на скамейку.

— Я тебя сигареты просил захватить, — сказал он. — Принес?

Петр Сергеевич протянул ему пачку “Примы”, тот закурил, жадно затянулся, расплылся от почти забытого удовольствия. Смотреть на это почему-то было неприятно.

— Скажи, ты зачем над девчонкой надругался? — спросил Петр Сергеевич.

— В каком смысле? — сначала не понял тот. — Над какой девчонкой? Над Муськой, что ли?

— Странное имя для узбечки.

— Вообще-то она таджичка, — уточнил Николай, закашлявшись. — А зовут ее как-то длинно, хрен запомнишь. Ну, а Муська — потому что мусульманка, муслимка, нехристь залетная.

— Ты на вопрос не ответил.

— Завязывай, братан, душу травить! Не знаю я, зачем… По пьяни. Все в моей жизни теперь по пьяни.

— Она мне проходу не дает, — признался Петр Сергеевич.

— Так в чем же дело? Трахнул бы ее — и все дела. Только смотри, не промахнись, — он как-то мерзко усмехнулся и сделал руками нечто не очень понятное, но явно двусмысленное и грязное. — Глядишь, и травку бы заработал, а то ломает меня что-то.

— Да, только травки тебе сейчас и не хватало… Рано тебе на волю, не дозрел.

— Поговори мне еще, — Николай опять закашлялся, загасил сигарету. — Не заберешь до понедельника — сбегу… Слушай, Сергеич, а ты, поди, никогда не курил?

— И тебе не советую.