Шанс для динозавра

На башенке городской ратуши дзенькнул колокол, отбивая полночь. Еще один час, решил Барини. Ночи уже длинные, и до рассвета лодка с беглецами уплывет далеко от Марбакау, надо только, чтобы часовые в марайском лагере не заметили ее в отражении костров на воде, не услышали плеск весел… Ну да не идиот же Дарут, справится!

Пройдя в кабинет, князь достал из потайного ящичка три кожаных мешочка – с платиновой монетой, привычной обитателям восточного пограничья Империи, с серебром и с медью. Платина – на крайний случай, а давать беглецам золото Барини не собирался. Несущий золото несет собственную смерть – так гласит распространенная на периферии Империи поговорка.

Князь прослушался. Померещилось?.. Или в самом деле из примыкающей к кабинету опочивальни раздался легкий шорох?

С подсвечником в одной руке и с кинжалом в другой, стараясь не дышать, он на цыпочках приблизился к изукрашенному безвкусной резьбой дверному проему.

Пусто. Но откуда же звук? Вот он повторился…

Кто-то пытался приподнять снизу плиту, прикрывающую подземный ход – тот самый, которым еще не так давно воспользовалась Лави. Осторожно поставив подсвечник на пол, Барини проверил, не высыпался ли порох с полки нового гениального творения Гаха – длинноствольного пистолета с колесцовым замком. Подсыпал немного из пороховницы. Обнажив палаш, снял с себя перевязь, чтобы ножны не путались в ногах. Ну?..

Возможно, Лави попалась и, конечно же, мигом раскололась на допросе. А может быть, тайну подземного хода продал кто-нибудь из дворцовых слуг – не важно это. Позвать гвардейцев? А если это возвращается Лави со сведениями невообразимой важности? Мал шанс, но есть.

Барини ждал до тех пор, пока плита не приподнялась и не поехал по ней, дребезжа, с умыслом поставленный на нее ночной горшок. Потянуло затхлостью, заколебалось пламя свечей. И тогда стало все ясно. Бешено закрутилось туго взведенное колесико, выбивая из кремня целый ливень искр, и пистолет длиной с вытянутую руку оглушительно бабахнул, послав гостинец в чью-то усатую морду, уже раскрывшую пасть для крика ужаса, вслед за чем Барини обрушился на плиту всем своим весом, трамбуя тех, кто готовился лезть наверх. Плита гулко встала на место, а Барини уже зычно кричал, зовя гвардейскую стражу, и, надсаживаясь, волок к плите неподъемный сундук. Что, голуби, взяли врасплох Толю Баринова, князя унганского? Умойтесь. Он вас учил и еще научит кое-чему.

Вес плиты вместе с сундуком не приподняли бы снизу и пятеро дюжих молодцов, а кроме того, на узкой винтовой лестнице под плитой не разместились бы рядом и двое, не то что пятеро. Мина под плитой? Кому она нужна, если взрыв завалит ход! Прорыв можно было считать законопаченным. Оставить в опочивальне одного-двух гвардейцев – и достаточно…

Барини прислушался. Это что еще за шум? И где, черт побери, гвардейцы?

Дворец проснулся. Слышались бестолковые возгласы и звуки суеты. Забегали, дармоеды… Ни с того ни с сего истошно завизжала какая-то девка.

– Мой господин!.. – отдаленный вопль на высокой ноте.

И отдаленный шум в городе…

Барини бежал туда, где орали, – огромный, грузный, страшный. Крякали распахиваемые плечом дверные створки, мелькали бесчисленные комнаты, иногда освещенные кое-как масляными плошками, иногда темные. Вихрь воздуха несся за князем.

Вот и малый зал – здесь никого. Но паника где-то рядом.

Что вообще происходит?

– Господин! Бегите, господин!..

Следом за перепуганным слугой ворвался нарастающий гул, какой бывает, когда большая масса людей устремляется куда-то, а другая масса, поменьше, тщетно пытается помешать этому. Иногда из общего шума выделялся чей-нибудь отчаянный вопль, иногда хлопал выстрел из аркебузы и лязгала сталь о сталь. Все стало ясно: начальники городской милиции продались Гухару за обещания и, несомненно, за деньги, ворота открыты, и теперь в город потоком вливается армия Гухара. Ландскнехты, конечно, впереди всех. То-то рады им будут в купеческих и ремесленных кварталах! Дурачье, тупые мещане. Пора бы им знать, что у войны свои законы. Выпотрошенные сундуки, изнасилованные жены и дочери, хозяева под пытками указывают тайники, повсюду валяются трупы тех, кто самонадеянно пытается помешать разгулу солдатни, – вы этого хотели, милые горожане? Ешьте, что заказывали. Завтра к полудню, не раньше, Гухар, если он действительно милостив, прекратит насилие, и вы, разумеется, восславите его милосердие! Он и впрямь не глуп. Лучшее средство стать в одночасье боготворимым – это отнять что-то, а затем вернуть. Жизнь без темного ужаса, например. В хрониках так и напишут: движимый человеколюбием герцог остановил грабежи и бесчинства…

– Спасайтесь, ваша светлость! – надрывался слуга.

Барини выглянул в бойницу. Узкий мост через ров шевелился – марайцы были уже тут. А где часовые? Пали? Сбежали? Сдались? И где личная охрана? Тоже сбежала?

Какая разница!

Со стороны гвардейских казарм часто-часто захлопали выстрелы – княжеская гвардия пыталась оказать сопротивление. А! Будь она вся под рукой – и тогда уже ничего не удалось бы изменить, разве что отсрочить конец.

Атти!