Шанс для динозавра

Уююга, по-своему истолковавший душевные терзания Барини, предложил ему как гостю свою жену и заметно огорчился, когда тот отказался. Затем предложил дочь, но теперь уже обрадовался, услышав вежливый отказ, и махнул рукой на непонятное настроение гостя. Само пройдет.

И ведь прав оказался Уююга! Не успели грянуть лютые морозы, как Барини уже ходил с ним на охоту, постигал премудрости управления упряжкой, научился мездрить шкуры и даже выдумал цельнодеревянный капкан собственной конструкции. Отсиживаясь в чуме долгими зимними вьюгами, он мастерил домашнюю утварь, норовил отнять работу и у женщин, чтобы только занять чем-нибудь руки, а с ними и мысли. Все равно мучило воспоминание об Атти – ведь не защитил! Не смог. Сбежал, трус! Казалось бы, поступил разумно – ведь убили бы, несмотря на ультракевлар и боевую ярость. Точно убили бы. Сам умер бы и Атти бы не спас. И что? Не лучше ли было избрать такой финал?

Все сильны задним умом. И им же благородны.

Иногда вспоминалась земная жизнь, комфортная и никчемная. Там было счастливое угасание последнего миллиарда людей, превыше всего ставящих наслаждение, неистощимых в выдумках все новых и новых удовольствий, и уже не было на Земле молодых, нахальных, невежественных, но полных жизни варваров, готовых стереть с лица планеты саморазлагающийся старый мир. Жизнь в чуме Уююги тоже казалась вполне никчемной, но сама ее скудость хоть что-то обещала в далекой перспективе. Местный народец пребывал не в молодости, не в детстве даже – в раннем младенчестве! Соплеменникам Уююги многое можно было простить.

Кого винить, если, обретя могущество, люди предпочли стать не богами, а скотами? Самих же людей? Но разве можно винить подавляющее большинство?

ТЕМ – поздно помогать. Они отвернутся с презрением от докучного умника. Но ЭТИМ – можно и должно помочь хотя бы и вопреки их воле.

Это люди, обыкновенные люди водружают на шпили храмов золоченые кораблики, а сами не выходят в море. Торгуют, воруют, надрываются на пашне, голодают, моют золото… Дерутся из-за веры, жгут города, тысячами убивают несогласных, выдвигая для оправдания разбоев и убийств богословские резоны один нелепее другого. Одно это выдает в них людей, а никаких не инопланетян. И кончат они так же, как земляне, – если не вмешаться. Откуда здесь люди – вот вопрос из вопросов. Ведь известно, что эволюция невоспроизводима. Что это, шутка природы? Или шутка того, кто создал природу и установил правила игры?

Нет ответа и, наверное, не будет. Серные вулканы Ио, ледяные гейзеры Энцелада, метановые озера Титана, сернокислотные облака Венеры – грош цена всем этим чудесам по сравнению с цивилизацией-близнецом. Вот где кто-то порезвился от души! Для того, может быть, чтобы просто-напросто посмотреть, как будет реагировать на это человек Земли?

Что ж, оно посмотрело… Человек не остался сторонним наблюдателем. Человек вмешался. Глупый, поспешный и, возможно, безнадежный эксперимент – да разве человек может иначе?! Он должен действовать. Он не может не действовать, на то он и человек. Правда, он может отказаться от крупной игры ради мелкой, но лишь потому, что еще не чувствует себя готовым пойти ва-банк. И начнет жалеть об упущенных возможностях, если так и состарится, не отведав вкуса настоящей игры…

Толку от подобных мыслей не было никакого, но они приходили в голову вновь и вновь.

Иногда он думал о Лави и гадал, где она сейчас, с кем спит и кому служит. А иногда вспоминал ту далекую земную женщину, единственную, кого он любил по-настоящему и кого бросил, поняв, что бессилен переделать человека наслаждающегося в человека мыслящего. Что сейчас с нею? Жива ли? Покончила ли с собой от пустоты и разочарования, когда кончился очередной пароксизм наслаждения и жизнь внезапно стала пуста и страшна? А если жива, то все ли наркотики перепробовала? Она уже тогда хотела поставить в голову церебральный шунт – аналог педали удовольствия для лабораторной крысы…

Даже в жене Уююги, тридцатилетней старухе, вечно ноющей унылые песни под какое-нибудь рукоделие, было больше жизни.

Думать о Морисе и Отто не хотелось совсем.

В положенный срок кончились многодневные пурги, и солнце днем уже высоко поднималось над Холодным хребтом. Для Уююги это было горячее время охоты на пушного зверя. Вдвоем с Барини, натянув на головы глубокие колпаки с узенькими щелочками для глаз, чтобы не так слепил искрящийся снег, они покидали стойбище на три, на четыре дня. Набросив на себя белую меховую накидку, Уююга умел подползать к добыче на дистанцию уверенного плевка отравленной стрелкой; грузный Барини издалека стрелял из арбалета самодельными деревянными стрелами и к весне научился не всегда мазать; кое-какую добычу приносили и капканы. Последнюю стальную стрелу Барини потерял при еще одной встрече с гууш-суугом. Запряженные уаохами нарты везли шкуры и мясо, Барини с Уююгой поспешали на лыжах. Так проходил день за днем. Изредка им встречались охотники из других стойбищ, и каждый раз дело кончалось миром и трогательными объятиями. В бескрайней тундре этим людям нечего было делить.