Шанс на падение (СИ)

Огромные желтые глаза монстра, тень Тома, замершая неподалеку — Миртл изо дня в день прокручивает тот момент под дрожащими веками, смывает своими слезами с прозрачной кожи боль, безуспешно вытаскивает кинжал, воткнутый в спину и повернутый несколько раз, вырывается с ослабшими стонами из заточенного капкана в лесу, в который она неосторожной юной ланью угодила, переломав свои сахарные кости, уронила голову к его ногам.

Но длинные пальцы не дотронулись до ее лба, не запутались в волнистых волосах и не прильнули в затравленном жесте к трупу, длинные пальцы нервно одернули полы мантии и вцепились в его кожу, пробежались легкими ударами по чешуе монстра, заставляя его скрыться в открывшейся взгляду погибшей комнате. Даже смерть прекрасного животного, еще молодого и невинного, не смогла заставить Его обратить свое сиятельное внимание на неприметную девочку с другого факультета.

Миртл Уорен фениксом сгорела в пламени своей любви, не имея шанса на возрождение. Она отдала все свои вечные жизни ему, намотала тонкой колючей проволокой на поломанный золотистый нимб, не чувствуемым прикосновением расправила волосы в его беспокойном сне, поцелуем растворилась на тонких губах.

У нее не было шанса на побег или освобождение, она сама себя обрекла на бесконечные муки страдания только ради еще нескольких лет рядом с ним, рядом с его сверкающим недоступностью холодным аристократичным образом, пробирающим ее насквозь, заставляющим прикусывать себе язык, встречаясь в коридоре с профессорами или аврорами, молча улыбаться им его куклой, разломанной-переломанной, с потрескавшимися линзами очков и порванным промокшим платьем.

Она — его игрушка, его вечная ледяная спутница и недосягаемая королева, разлетающееся мелкими осколками отражение его настоящей сущности, корявое зеркало монстра, живущего и процветающего внутри его красивой статуи, вылепленной безумно-влюбленным в свое произведение талантливым скульптором.

Пылинки отражаются под ее кожей, Миртл бледной тенью спускается к своему божеству. Глаза его черные наполнены почти что искренним раскаянием, страх уродливо искажает бледное лицо, заставляя чаще дышать и приоткрывать губы после быстрой ходьбы. Паника. Переживания. И все из-за нее.

Ненормальный призрак ведет кончиками пальцев по его острым скулам, зная, что больше никогда не получит отказа.

— О чем ты думаешь, убийца, в очередной раз возвращаясь к моим ногам?

========== Доломать. Том Риддл/Вальбурга Блэк ==========

— Ну что, Том, как тебе мальчик? — у Вальбурги вино в бокале красное-красное, оно вязкой жижей обволакивает стенки и остается отражением слизанных капелек на тонких губах. Измазанные какой-то темной помадой, они серебрятся, притягивая к себе взор.

Женщина растягивается на зеленом бархатном кресле, черное платье некультурно и неприлично задирается, открывая взору молочную мягкость кожи ее тонких ног. Туфли на высоком каблуке, в которых она отбегала целый рабочий день в Министерстве, валяются, легко сброшенные, у входа, портреты молчаливо вслушиваются в разговор, в очередной раз окунаясь вместе с ними в грязь воспоминаний, убийств, попыток нового морального изнасилования.

Поломанная психика ее сына — меньшее, чем Том хочет заняться, чтобы вывести эту холодную неприступную леди из себя. Она обожает длинными ногтями оставлять длинные царапины на его коже, не скрывать магией синяки на горле, оставленные его ладонями, смеяться в лицо, зная, что он разгоряченный замер напротив с палочкой в руках, вот-вот готовый сорваться и пустить в нее смертельное зеленое заклинание. Она выводит его, заставляет чувствовать себя человеком, пренебрегая видом монстра, медленно выползающего из глубин души Тома, окутывая его в липкую паутину собственной сумасшедшей тьмы.

Она, наверное, единственная, кто делает все возможное, чтобы удержать частицы его сознания и здравого рассудка, пусть и такими способами. А он не хочет этого, он вслушивается в шипящий голос Волдеморта, раздирающего его в клочья, ломающего ребра и разрывающего кожу длинными паучьими пальцами. Он слушает свое внутреннее чудище и идет у него на поводу, он устал, а Вальбурга — холодная лицемерная сука, никогда не знавшая ничего о поддержке, умевшая только сравнивать с землей взглядом, — только Вальбурга разжигает в нем огонь чувств и раз за разом показывает, как низко он пал, разрушая собственные принципы морали и нормы.

— Ты же знаешь, что ему не жить под моим патронажем, — со слабой улыбкой, расцветающей самостоятельно, как обычное дополнение к прилипшему учтиво образу, произносит он, делая несколько шагов к ней навстречу. — Я его уничтожу.

Лицо Вальбурги не дергается. Она не вздрагивает, не ведет бровью, не сглатывает вино слишком быстро, позволяя своему телу выдать какую-то частичку внутренних чувств. Она не делает ничего. Совершенно. Существует в этом мире, словно кукла, испорченная и созданная когда-то давно умелым мастером, вытянувшим из нее все человеческое и вставившим вместо черных глаз пуговицы.