Шанс, в котором нет правил [черновик]

Арефьев приставил к глазам бинокль. На японских позициях было тихо, ничто не шевелилось. Впрочем, упырь должен двигаться как и мы — перебежками, по темноте.

Они сделали еще одну перебежку, а когда кувыркнулись в полузасыпанный брошенный окоп, Захарьин сказал:

— Все, дальше не идем, ждем здесь.

— Почему?

— Дальше наши передовые дозоры не заходят, я проверял. И слишком велик риск на японцев напороться, на обычных. Поднимут шум, всю охоту испортят.

Арефьев фыркнул. Другой причины не встречаться ночью вдвоем с противником в неизвестном числе, конечно, не было… впрочем, ротмистр, кажется, был серьезен.

А дальше началось томительное и зябкое ожидание. Как у Конан-Дойля в «Собаке Баскервилей». Для вящего сходства еще и туман пополз от низин.

Арефьев озяб и задремал. Это была не приносящая отдохновения дрема — разве можно выспаться, когда трясет от холода? К тому же в таком оцепенелом состоянии мерещится черт-те какая муть.

— Не спите — замерзнете, — Захарьин толкнул его в бок. — Он близко.

— Вы его видели?

— Слышал. Он не очень-то и скрывается. Наглый. И старый.

Откуда только у кавалериста такие познания об упырях?

— А как вы определили…

— Тшш!

Луна снова вывалилась в облачную прореху, и Арефьев различил в наползающем тумане какое-то движение.

— Вон он, красавчик, — прошептал ротмистр. — Полюбуйтесь.

Арефьев прижал к глазам бинокль и разглядел фигуру, выступившую из тумана, вполне отчетливо. Да, слово «красавчик» Захарьин употребил отнюдь не в издевательском смысле: японец был действительно красив. За месяцы сражений Арефьев убедился, что японцы — уродливая нация. Вполне возможно, что им как раз европейцы кажутся чуть ли не чудовищами — но со своими представлениями о прекрасном лейтенант не мог и не хотел ничего делать: из всех азиатских наций пальму первенства по уродливости он присудил бы именно японцам. Китайцы хоть и плосколицы в большинстве своем — но как-то более миловидны и гармоничны. У японцев же во внешности чуть ли не каждого присутствует какой-то изъян, портящий все: либо скошенный обезьяний лоб, либо совершенно крысиная челюсть, и передним зубам словно кто-то «в штыковую» скомандовал, либо скулы как вбиты под глаза — или наоборот, выпирают несоразмерно…

Но такое безупречное, чистое, белое лицо он впервые увидел не то что у японцев — ему и среди русских такой иконописной красоты видеть не доводилось. Арефьев мысленно добавил женщин — не помогло. Неторопливо идущий на них японец выиграл бы и в сравнении с женщинами. Одно подгуляло — росточек. Мелковат, даже по японским меркам.

Тем временем красавчик оказался совсем рядом — а Арефьев так и не заметил, как он двигался. Словно во сне, сверкнул золотом погон, усмешка исказила тонкое бледное лицо, луной блеснул изгиб лезвия…

Упырь развернулся и раздался характерный глухой лязг столкнувшихся клинков: Захарьин бросился на врага с саблей. Арефьева отпустило оцепенение, он поднял револьвер — но пальцы от холода одеревенели, и все никак не получалось нажать на тугой спуск.

Арефьев перехватил револьвер двумя руками, но тут луна опять ухнула в тучу, и понять где кто, стало невозможно.

— Who are you? — спросил японец в какой-то момент.

— Неважно.

А вот Захарьина он понял… даже не разумом, костями черепа, наверное. И вообще костями. Потому что оно сквозь кости и шло, раздраженное «неважно» пополам с «вон отсюда».

Снова посветлело, Арефьев взял было японца на прицел — и тут хрустнуло железо. Противники отскочили друг от друга; точней, отскочил японец — именно его клинок, переломившись пополам, частью остался в руке хозяина, частью — взлетел, рыбкой блеснул в лунном луче и канул во мрак. Арефьев понял: вот он, момент — и выстрелил.

Он целил в белое личико офицера — но тот все-таки двигался слишком быстро, и пуля пробила ему только шапку. Арефьев видел, как головной убор сбился на сторону. Он выстрелил еще несколько раз, и Захарьин прянул вперед в глубоком выпаде — но японец уже исчез в тумане. Захарьин очертя голову кинулся за ним. Арефьев попытался последовать его примеру — но подвернул ногу в первой же рытвине и шлепнулся на сырую каменистую землю.

Стрельба Арефьева привлекла внимание обеих сторон. И японцы, и русские дали по несколько выстрелов наугад, где-то застрекотал пулемет, из русских траншей выстрелили осветительную ракету. Арефьев прижался к земле, радуясь туману, который совсем недавно раздражал до зубовного скрипа.

Потом все стихло.

Захарьин вернулся минут пять спустя.

— Вы что здесь… — сказал он злым шепотом, — войну-то никто не отменял. Подстрелят же.

— Ногу подвернул, решил не дергаться.

— А, давайте помогу.

Силы кавалерист, несмотря на рост и девичье сложение, был богатырской, это уже давно разъяснилось. Так что тому, что ротмистр легко принял на себя немалый арефьевский вес, удивляться было нечему. Добрались до воронки.

— Да, вывих, пустяки. Сейчас вправим, немного отдохнем и обратно.

— Вы его догнали?

— Куда там. Но он не вернется.