Шанталь

Произнося свою речь, граф со злостью в глазах, шаг за шагом приближался ко мне. Уж не знаю почему, но я с первых дней вызывала в нём необъяснимый гнев. И, если остальные окружающие меня мужчины, включая маркиза, были готовы есть у меня из рук, то от графа исходили флюиды чистейшей ненависти, и только!

По мере приближения, его руки с такой силой сжимали трость, что даже с такого расстояния можно было заметить, как побелели костяшки пальцев. Намерения отходить меня тростью, были ясно написаны на его лице. Прищурив один глаз, как он делал всегда, когда был чем-то недоволен, он поднял трость вверх:

– Однажды, мадемуазель, я уже предупреждал вас, что со мной шутки плохи. Боюсь, моя природная мягкость и благородное воспитание ввели вас в заблуждение относительно того, как я могу поступить в случае вашей непокорности, ибо ваше поведение, к моему сожалению, ничуть не улучшилось. Что же, придётся показать вам, силу моего гнева, так сказать наглядно, чтобы впредь, навсегда отбить у вас желание вызывающе вести себя в светском обществе.

Несмотря на цветастую речь, смысл сказанного был таков: «Приготовься к порке, милая!"

Пороли меня, конечно часто. В монастыре, так почитай каждый день. Но, терпеть подобное унижение от Клермонта, да ещё за то, в чём моей вины не было … Нет уж, извините!

Заметив, как по мере приближения, трость заносится для удара, я, по-прежнему обманчиво спокойно стоящая на своём месте, подождала пока он приблизится на достаточное расстояние, а затем резко пнула стоящую рядом банкетку, на которой сидела во время уроков игры на арфе. Угодив прямо под ноги Клермонта, прелестная вещица сбила его с ног, и заставила во весь рост растянуться на полу.

С порога раздался возглас маркиза, но я не обратила на него никакого внимания. Наконец-то, впервые с появления в этом доме, мне выпал шанс расквитаться с самонадеянным графом, и лишать себя подобного удовольствия, я просто не имела права.

Подскочив к поверженному противнику, я подхватила трость, выпавшую из его руки при падении, и придавив ногой к полу, пародируя его последнюю фразу, произнесла:

– В отличие от вас, месье, я не предупреждала, что со мной шутки плохи, так как очень надеялась, что до этого дело не дойдёт. Боюсь моя скромность и смиренность, а также весьма юный вид, ввели вас в заблуждение относительно того, как я могу поступить в том случае, если ваша милость хоть единожды осмелиться поднять на меня руку, я уже не говорю о трости. Что же, месье, боюсь, что и мне, придётся на наглядном примере показать вам то, как во "дворе чудес" расправлялись со своими обидчиками.

Граф что-то промычал, и постарался освободиться, но не тут-то было. Первый удар пришелся ему по ягодицам. Граф по-женски взвизгнул, и попытался встать, но мой пинок заставил его вернуться на место. Следующий удар был по спине…

Теперь я понимала смысл слов сестры Терезы, когда она утверждала, что, наказывая меня, вопреки моему мнению, не испытывала никакого удовольствия от порки. Это было продиктовано лишь необходимостью.

Удары сыпались один за другим. Не давая графу подняться, я, хоть и не со всей силы, но всё-таки весьма ощутимо, проводила воспитательные процедуры, сопровождая их примерно следующим монологом:

– Ну как, нравится? А вот так? Что мало? Добавить? Ну, раз, вы так настаиваете… Что, приятно было угрожать девчонке? Наверняка, себя героем чувствовал, этаким благородным рыцарем без страха и упрека. Эх, хороша тросточка, славно сработана, столько ударов по тощему заду, а на ней ни трещинки!

– П– п – прекрати! – вывернувшись, как угорь, Клермонт отскочил в сторону вытянув перед собой руки.

– Прекратить? Нет уж, месье, простите, но я только начала!

В его глазах был испуг. Привыкший издеваться над теми, кого считал слабее себя, он тем самым подогревал в себе ложное чувство собственной значимости и безнаказанности. То, что восемнадцатилетняя пигалица молниеносно разоружив, избила его же оружием, никак не укладывалось в мозгу графа, лелеющего в своих мечтах видеть себя маршалом Франции.

– Шанталь, успокойся, прошу тебя. Мой дорогой Клермонт, мне жаль, что такое имело место быть, да ещё и в моём доме. Господа! – маркиз Розен, подобно наседке носился между нами, тем не, менее не делая рискованных попыток приблизиться.

Выпустив весь гнев, успевший скопиться во мне за последние полтора года, что вынуждена была скрываться в Париже, я почувствовала, как кровь, неистово бурлившая у меня в венах, постепенно начала успокаиваться. Тело сотрясала мелкая и очень противная дрожь. Навалилась какая-то необъяснимая усталость, от которой хотелось лечь прямо на пол и уснуть. Но показывать своей слабости после того, что произошло, было никак нельзя. Прекратив размахивать тростью, как шпагой, я наставила её на свою жертву: