Шантарам

— Эй, белая свинья, ты что, не видишь, что такси свободно? Что ты болтаешься по улицам в такую жару, как потерявшийся белый вонючий козел?

— Кай паиджеи тум? — спросил я на маратхи. — Чего тебе?

— Кай паиджеи? — переспросил он ошарашенно.

— Что с тобой? У тебя проблемы с языком? — продолжил я на бомбейском просторечном маратхи. — Ты не знаешь маратхи? Что ты делаешь тогда в нашем Бомбее? У тебя что, козлиные мозги в твоей свинячьей голове?

— Аррей! — ухмыльнулся он и перешел на английский. — Ты говоришь на маратхи, баба?

— Гора черра, кала ман. — Белое лицо, темное сердце, — ответил я, похлопывая по соответствующим частям тела. Я перешел на хинди, использовав наиболее вежливую форму обращения, чтобы польстить ему. — Я белый снаружи, братишка, но внутри я индиец. Я просто гуляю в свое свободное время. Почему бы тебе не поискать иностранных туристов и не оставить бедных индийских долбоебов вроде меня в покое?

Расхохотавшись, таксист высунул руку из окна, дружески встряхнул меня и укатил.

Я продолжил свой путь по краю мостовой вдоль тротуара, где не было толкучки. Я глубоко дышал городским воздухом, пока запах бухгалтерии не выветрился из моих наздрей. Я направлялся в «Леопольд», чтобы встретиться с Дидье. Мне хотелось пройтись по моим любимым местам. Работа на мафию забрасывала меня во все уголки и пригороды великого города: в Махалакшкми и Малад, Коттон Грин и Тхану, Санта-Крус и Андхери или в район озер, что по дороге к киногородку. Но полновластными хозяевами мы были лишь на длинном полуострове, который изгибался ятаганом вдоль залива от южного конца Марин-драйв до Центра мировой торговли. Именно этим полным жизни улицам, расположенным в пределах нескольких автобусных остановок от моря, я отдал свое сердце.

Зной выжигал из перегруженных мозгов все мысли, кроме тех, что прятались в самой глубине. Подобно многим бомбейцам, или мумбаитам, я тысячи раз ходил этим путем от фонтана Флоры до Козуэй и знал, где всегда дует прохладный бриз и где можно найти благодатную тень. Стоило мне побыть несколько секунд под прямыми лучами солнца, и я весь покрывался потом — неизбежная при дневной прогулке крестильная купель, — а в тени и на ветерке я через минуту высыхал.

Лавируя между двигавшимся по мостовой транспортом и кишевшими на тротуаре покупателями, я думал о своем будущем. Как ни парадоксально, но именно теперь, когда я был допущен в сокровенную сердцевину бомбейской жизни, мне, как никогда, захотелось уехать из города. Возможно, это было каким-то извращением моей натуры. Но одновременно я чувствовал и воздействие другой силы, противоположной. С одной стороны, многое из того, что я любил в Бомбее, воплощалось для меня в сердцах, умах и словах людей, живших здесь, — Карлы, Прабакера, Кадербхая, Халеда Ансари. Все они так или иначе покинули город, но повсюду, в каждом храме, на каждой улице или полоске берега было живо постоянное меланхолическое воспоминание о них. С другой стороны, возникали новые источники любви и вдохновения, на полях, опустошенных потерями и разочарованиями, взрастали новые семена надежды. Я занимал прочное положение в высших эшелонах мафии Салмана. На студиях Болливуда, на телевидении и в других мультимедийных сферах открывались новые возможности, каждую неделю я получал предложения о сотрудничестве. У меня была хорошая квартира с видом на мечеть Хаджи Али и куча денег. И с каждой ночью мне все ближе и дороже становилась Лиза Картер.

Печаль, витавшая в моих любимых местах, побуждала меня покинуть город, а новые увлечения и открывающиеся перспективы притягивали к нему. И сейчас, идя этой долгой дорогой от фонтана Флоры к Козуэй, я никак не мог решиться. Как бы часто и глубоко я ни задумывался о злоключениях прошлого или горестях и обещаниях настоящего, мне не хватало уверенности, или доверия, или веры, чтобы выбрать свое будущее. Мне не хватало каких-то точных данных, какого-то неоспоримого факта или, может быть, отстраненного взгляда на свою жизнь, чтобы увидеть ее ясно. Я был уверен в своих поступках, но не понимал их. И вот я брел среди столпотворения туристов и покупателей, автомобилей, автобусов, мотоциклов, повозок и тележек и пустил свои мысли в свободное плавание по волнам уличной суеты и жары.

— Лин! — воскликнул Дидье, когда, войдя в «Леопольд», я приблизился к составленным вместе столикам, за которыми он сидел со всей компанией. — Ты с тренировки?

— Нет, просто гулял и размышлял. Тренировка для ума и что-то вроде лечения души.

— Ну, я подобным излечением занимаюсь ежедневно. Или, по крайней мере, еженощно. — Он сделал знак официанту принести выпивку. — Подвинься немного, Артуро, дай Лину сесть рядом со мной.