Шантаж

Кастор охватил взглядом изящную группу, состоящую из Жижи и двух ее подруг, расположившихся около камина, в котором горел яркий огонь, молодую пару, сидевшую на диване и державшуюся за руки, розовую блузку горничной, уносившей серебряные блюда, букет цветов, на английский манер поставленный в центре стола. Боже, как все это хрупко! И как легко может быть разрушено!..

Жижи повернула голову, заметила его. Он знаком подозвал ее.

— Мне надо вернуться. Береги себя, малышка.

Она хотела проводить его до машины, но он решительно отказался.

От каких бед он хотел ее предостеречь? Он не сказал. От жестокостей мира, который снова где-то стал бушевать и который ему в числе прочих надлежало усмирить.

Спустя две недели личный секретарь Кастора получила на свое имя машинописное письмо, в котором президенту советовали послушать на другой день периферийную станцию между десятью и десятью тридцатью утра.

В Елисейский дворец ежедневно поступали самые невероятные письма. Они распечатывались, классифицировались, анализировались секретаршей, которая должна была на них отвечать. Подчас, в особо острые периоды, президент получал обзор писем, с которыми его считали нужным познакомить. Но это письмо, адресованное прямо секретарше, не подверглось обычной процедуре.

Ее имя не было известно публике. И она была заинтригована. Сказать президенту? Но ведь ему говорят лишь то, что он желает услышать, все лишнее вызывает у него раздражение. Поскольку же в указанное время он должен был открывать выставку в Большом дворце, она воспользовалась этим, чтобы спокойно послушать самой эту передачу, которая называлась «Свидание в Венеции».

Это была ежедневная игра, победитель или победительница которой выигрывали полет на уик-энд в Венецию. На сей раз им задавали вопросы о знаменитых любовниках. Обычно все проваливались, когда задавался последний вопрос. Действовал классический механизм. Участники передачи звонили на станцию. Номера их телефонов и имена регистрировались, а затем во время самой передачи их вызывали одного за другим для ответа.

В то утро ведущий спросил: «С кем провела две недели Жорж Санд в Венеции — Альфредом де Мюссе, Фредериком Шопеном или Францем Листом? Номер первый, второй и т. д. С Мюссе! Точно. Правильные ответы дали номер 4 и 7. Браво, месье, браво, мадам. Вы уже выиграли по 150 франков. Оставайтесь на проводе, чтобы ответить на второй вопрос… С кем изменила Мюссе Жорж Санд во время пребывания в Венеции — Альмавиво, Казановой или Пагелло? С Пагелло, правильно, месье, браво, месье. Опять верный ответ дал номер 4. Он уже выиграл 500 франков. А вот и третий вопрос. Внимание! После этой поездки в Венецию Жорж Санд была прозвана Сансевериной. Верно ли это? Неверно. Номер четыре ответил правильно на все три вопроса. Браво, месье, мои поздравления, вы выиграли свидание в Венеции. Можете вы сказать, кого называют Сансевериной?

— Разумеется, — ответил номер четыре. — Но прежде мне хочется сделать важное заявление: как жаль страну, президент которой не любит детей, президент Французской Республики…

Слушатели передачи так и не узнали, кто такая Сансеверина. Ведущий передачу оператор автоматически врубил музыку, которой она заканчивалась. Его коллега были взволнованы не меньше. Увидев все это на своем контрольном мониторе, директор станции срочно спустился вниз и взял бразды правления в свои руки.

Победитель передачи еще на проводе? Нет? Он повесил трубку? Как он назвался? Господин Дюжапон. Вызывайте его до тех пор, пока он не ответит.

Прошел час, прежде чем женский голос произнес:

— Вы звоните в кафе. Кто-кто? Господин Дюжапон… Здесь нет такого. Всегда к вашим услугам…

Президент прогуливался по залам Большого дворца в сопровождении министра культуры, хранителя, рассказывавшего ему о тех картинах, которые привлекли его внимание, директора музея и еще трех десятков знатных гостей, державшихся на почтительном расстоянии.

Поллуксу, слывшему любителем живописи, приглашения посылались автоматически. Большой дворец находился вблизи министерства. В то утро он урвал три четверти часа, чтобы заскочить туда.

Познания президента в области французской и иностранной литературы были довольно обширны, а живописи — ничтожны, несмотря на все попытки Клер заинтересовать его ею. Но он обладал, как уже было сказано, зрительной памятью, благодаря которой умудрялся в подходящий момент вспоминать то или иное имя. Увидев полотно с несколькими перпендикулярными линиями в овале, он сказал:

— Скажите, пожалуйста, прекрасный Мондриан.

— Нет, — возразил Поллукс, — это скорее всего Глернер.

Президент поднял брови.

— Господин хранитель музея, рассудите нас. Мондриан это или…

Он запнулся, и Поллукс подхватил:

— … или Глернер?

— …или Глернер, как изволил сказать министр внутренних дел?

— Господин министр хорошо знает живопись, — ответил тот в замешательстве. — Это действительно Глернер, но неопытный глаз может легко сбиться.

Министр культуры осторожности ради отошел от них.

Президент продолжал прогулку, шепнув на ухо Поллуксу: «Не понимаю, какого черта ты делаешь в полиции».