Шантаж

Около гостей сновали вышколенные официанты, пополняя запас спиртного и всевозможной снеди. Доставало и женского персонала, подготовленного, чтобы исполнить любое пожелание гостей.

В прекрасном состоянии духа, окруженный почтительным вниманием, Григорьев чувствовал себя помолодевшим и бодрым. Он господин положения, от него зависит – казнить или миловать. Кровь его заиграла, он ощутил прилив сил, захотелось острых ощущений...

Елена Александровна, крупная блондинка в безукоризненном медицинском халате, соблазнительно обтягивающем ее пышные формы, приблизилась к нему – проверить пульс.

– Спасибо, Аленушка! – приветливо улыбнулся ей Иван Кузьмич как старой знакомой. – Что, соскучилась?

– Всегда вам рада, – угодливо откликнулась она, откровенно косясь смеющимися глазами на простыню, вздыбившуюся у него выше колен. – Может, массаж сделаем?

– Хорошая мысль! – шутливо, но с достоинством поддержал Григорьев. – К вашим услугам!

Не торопясь, выпил стопку коньяку, закусил добрым куском отварной белуги и, провожаемый понимающими, веселыми взглядами, вперевалку направился в медицинский кабинет, небрежно поддерживая рукой спадающую простыню. Там он лег на спину и, скомкав простыню, не стесняясь сбросил на пол.

– Ну давай, Аленушка! – проговорил нетерпеливо. – Ты ведь знаешь, у моей благоверной то голова болит, то там, где надо...

Елена Александровна делала массаж с французским искусством, сама загораясь неистовым желанием. Убедившись, что он готов и постанывает от нетерпения, глядя как завороженная на внушительный предмет своих вожделений, она с удивительной для своей комплекции легкостью забралась на него сверху. Приподнялась – и стала медленно опускаться, кряхтя от удовольствия. Накрыв Ивана Кузьмича пышной грудью, горячо дыша, покрыла его лицо мелкими поцелуями...

Когда Григорьев вернулся к зарубежным друзьям, он не испытывал ни малейшего угрызения совести, что изменяет жене.

«Что же я, поститься должен, если у нее там все болит? Пусть лечится, если не хочет, чтобы я вожжался с другими бабами. Вон как они меня любят! – самодовольно рассуждал он. – Вот Алена – классно знает свое дело! И трудиться не надо».

После его возвращения дружеский пир разгорелся с новой силой, хотя отдельные члены компании периодически отлучались – для прохождения процедур.

Разговор в основном вертелся вокруг предстоящей охоты, но наиболее настойчивые просители продолжали осаждать Григорьева, стараясь выбить для своих партий побольше финансовых средств. «Вот попрошайки ненасытные!» – презрительно думал Иван Кузьмич, с приветливой улыбкой выслушивая просьбы. – Сколько ни дашь – все улетучивается как в прорву. Воруют, что ли? Но придется давать, ведь за этим только и приехали. Наплевать им на мировую революцию!"

Заядлых охотников между ними почти не было – наоборот, большинство любили животных и не понимали тех, кто питал страсть к этой узаконенной форме убийства. Поляк Вацек держал дома очаровательного малого пуделя, любимца всей семьи, и отрицательно относился к охоте.

– Неужели вам не жалко убивать беззащитных животных? Что за удовольствие? – поинтересовался он за столом.

– А чего их жалеть, – ответил как организатор Иван Кузьмич, – все равно отстреляют. Не мы, так другие охотники – в сезон. Охота – царское развлечение, всем известно.

Но мысли его вились далеко от охоты – он с сожалением думал об испорченных отношениях с женой. «Неужто конец пришел нашей долгой, спокойной семейной жизни? И в чем причина? – пытался он разобраться, проанализировать ситуацию и найти выход. – Вера стала совсем не такая, как раньше. Внешне незаметно – все та же „ягодка“, но ведет себя со мной намного хуже. Прежде не была такой неласковой, раздражительной...»

Он пытался взвалить вину на нее, но по зрелом размышлении почувствовал, что не прав. У нее добрый, отзывчивый характер, и, если сердится, значит, есть тому серьезная причина. Себя он считал непогрешимым. «Это все родственнички! – раздраженно заключил он, обиженно поджав губы. – Варвара плохо влияет! Вера и раньше на меня из-за нее дулась, а стоило ей переехать в Москву – все перекосилось. Всегда я знал, что Верино внимание и забота будут делиться между Светой и младшей сестрой, а мне ничего не достанется. Как в воду смотрел! Нет, родственники – это стихийное бедствие».

На следующей неделе Иван Кузьмич, выдержав два дня «холодной войны» в семье, решил сделать попытку примирения. Вернувшись с охоты вполне удовлетворенный и в хорошем настроении, он не форсировал объяснения с женой – выжидал, надеялся: сама не выдержит, и все у них потечет как бывало.

Но разочарование и обида, овладевшие Верой Петровной, вкупе с продолжающимся недомоганием охладили ее чувства к мужу, а неискренности, фальши не принимала ее честная душа. Она с ним почти не разговаривала, отделывалась короткими репликами.

Зная, как раньше Вера любила совместные обеды, он позвонил домой, сообщил – сможет приехать пораньше, составить им со Светой компанию. И не ошибся: ее, видно, тоже тяготит их размолвка – откликнулась приветливо.