Шантаж

Однако, верный себе, Иван Кузьмич сдержал гнев и, не выказывая озлобления, с деланным добродушием обратился к притихшей Светлане:

– Что это с матерью сегодня, доченька, уж не заболела ли? Тут трудишься по двенадцать часов в сутки – и вот тебе благодарность от народа.

Приосанился и тоном, не терпящим возражений, снисходительно заметил:

– Так кажется только тем, кто ничего не видит и не понимает. Вот таким домохозяйкам, как моя благоверная. Разве дело в отдельных ошибках, которые неизбежны? Да никогда мы не будем жить как в Европе! Потому что мы – азиаты, лентяи! Над нами еще вековое рабство тяготеет. Вы сравните, как работают люди у них – и у нас, а потом уж судите!

Не спеша приложил к губам чистую салфетку, встал из-за стола и как ни в чем не бывало распрощался:

– Благодарю хозяек за вкусный ужин и всех – за компанию. А мне перед сном надо еще просмотреть сегодняшнюю прессу. – Повернулся и с важным видом вышел из столовой.

– Зачем ты с ним так, мама? – мягко упрекнула Света Веру Петровну. – Обиделся, только виду не показывает.

– Верно Света говорит, – присоединилась к ней Варя, – уж очень резко ты... Но если по-честному – молодец! Здорово врезала! Кому-то надо сказать ему правду. Ладно уж, вы тут сами меж собой разберетесь. А нас дети ждут!

Никитины засобирались домой, и Вера Петровна со Светой вышли в холл их проводить.

– Ну, мамочка, теперь держись! Папа тебя пополам перепилит. Он весь внутри кипел, когда ушел из-за стола, – я по глазам видела. Будет тебе взбучка, – посочувствовала дочь.

Вера Петровна совершенно спокойно посмотрела на Свету и честно призналась:

– А я даже довольна, что закусила удила. Довел он меня! Я уж давно, доченька, на пределе. Не могу видеть, как он и другие высокие руководители живут только для себя, а людям становится все хуже. Сама пользуюсь всеми благами и льготами, а на душе муторно. Надоела их демагогия! – Она остановила себя. – Ну ладно, иди отдыхать. – Поцеловала дочь и направилась в спальню к мужу – как на Голгофу.

Лежа в постели и делая вид, что просматривает газеты, Григорьев с нетерпением ожидал прихода Веры Петровны. Давно уже он не был так взбешен, все внутри у него кипело от злости. «Уж я ей задам! Что это она о себе возомнила? При людях мне возражать, да еще в такой форме! Что это с ней происходит? Так оставлять нельзя! Дальше уж ехать некуда!»

Необычное поведение жены за ужином вывело Ивана Кузьмича из равновесия. Да, последние годы между ними произошло охлаждение; из-за ее болезни и вечных недомоганий редкими стали интимные отношения. Годы дают о себе знать...

Но до сих пор его верная жена, добрая и внимательная, всегда была послушна, не выходила из подчинения. Разве мог он подумать, что она способна на такое неприличие? Еще немного – станет совсем неуправляемой! «Отношения между нами могут быть любыми, но она обязана соблюдать внешние приличия, и я ее заставлю!» – твердо решил Григорьев, готовясь к серьезному разговору.

Когда в спальню вошла Вера Петровна, не спеша причесалась перед зеркалом, аккуратно повесила в шкаф одежду и облачилась в ночную сорочку, Иван Кузьмич терпеливо ждал, не говоря ни слова. Но стоило ей устроиться в постели с книгой в руках, повернувшись к нему спиной, – сразу перешел в наступление.

– Отложи, пожалуйста, книгу, Вера! – обратился он к ней непривычно резким тоном. – Нам нужно объясниться. Так продолжаться не может!

Вера Петровна, демонстративно зевнув, повернулась на спину, показывая всем своим видом, что готова слушать, хотя ничего хорошего и не ждет. Книга с ее стороны лишь дипломатическая уловка: знала, что читать он ей не даст, да и сама жаждала поговорить с мужем начистоту.

– Наши отношения подошли к критической черте. До сих пор я со многим мирился, надеясь на твой здравый смысл. Но сегодня убедился, что ты и его лишилась. – Иван Кузьмич сердито умолк, ожидая протеста с ее стороны, но она молчала, и он продолжал, стараясь сдерживать накопившуюся злость: – Ты давно уже ко мне неласкова, всегда отказываешь, ссылаешься на болезни, но я не жалуюсь, терплю. Потому что ты по-прежнему прекрасная хозяйка и вела себя всегда умно и достойно. Что с тобой, Вера? Ты стала другой! На этот раз Вера Петровна не смолчала: – Ты сам давно уже стал другим, Ваня. Черствым, грубым. Не жалеешь никого, даже меня. Больно делаешь, вот у меня все и пропадает. И еще спрашиваешь, почему отказываю... болею. – Смущенная, замолчала, но его лицемерие помогло и она добавила с презрением в голосе: – А что до твоего терпения, так не лги и не считай меня дурой. Скажу: мне от доброжелателей давно известно о твоих... подвигах на охоте. Да и без них я догадалась, какая у тебя там «охота» – духами от тебя разит, когда возвращаешься домой.

«Вот так раз! Да она, оказывается, все знает!» Григорьев боязливо и уважительно покосился на жену, но смутить его не так легко.