Шапка Мономаха

До его министерства идти было не далеко, но и не настолько близко, чтобы опередить скорость его тяжких размышлений. Андрей Николаевич целеустремленно шагал в сторону Ильинки, а в нем самом царили полный разброд и предательское шатание. Его мир в какие-то несчастные десятки секунд вот так просто взял да и перестал быть рациональным и научно определенным, а превратился бог весть в какую глупость. Жить в нем, нынешнем, Базанову никак не хотелось и было противно, но и поделать ничего, получалось, нельзя, разве что совершить над собой лоботомию для полного забвения собственной памяти. Сначала он, как и многие скептики до него, попытался найти разумное объяснение, вплоть до происков враждебных спецслужб и устроения тайных экспериментов над психикой рядовых обывателей. Объяснение выходило разумным и возможным, если только взять за исходную предпосылку одно невероятное предположение. Что кто-то, пусть и очень всесильный и всемогущий, потратился на дорогостояющую аппаратуру совершенно неизвестного типа, осквернил ею раритетную музейную редкость, а до этого подделал старинное письмо, и все ради того, чтобы навести галлюциногенный морок на рядового государственного служащего, безвредного, как озерный карась. Выходило слишком сложно и оттого неправильно. А правильным надлежало быть именно самому простому объяснению произошедшего. А самым простым как раз и было сказанное в письме. А тогда, стало быть, Андрей Николаевич Базанов мог взять весь свой разум вместе с научным скептицизмом и аккуратно засунуть себе в то место, кое противоположно голове. Базанову сделалось вовсе противно, до отвращения к небу, дождю, окаянному письму и самому себе.

Не заходя никуда по дороге, Андрей Николаевич, вернувшись в служебные стены, тут же и направился к Мухе. Не обращая внимания на еще двух сотрудников, разделявших кабинет с его приятелем, он почти бестактно плюхнулся в кресло с другой стороны от Мухиного стола, вытер потный лоб и застонал, как поверженный патриций на развалинах Рима:

– Коньяку мне выдай! – и тяжкой рукой потянул галстучный узел.

– Тебе плохо, что ли? – испуганно вопросил его Муха и зашипел в сторону: – Марьяна, чего сидишь, принеси воды.

Молодая женщина за соседним, угловым столом тут же метнулась к пустому, заляпанному пальцами графину и выбежала с ним в коридор.

– Да на черта мне вода! Говорю тебе – дай коньяку! – рассердился вдруг на приятеля Базанов.

– Ага, значит ты, мой милый, – симулянт! – обозлился в ответ Муха. – Как же, плохо ему! А пить в рабочие часы – это хорошо? А если начальству настучат?

– Плевать мне на начальство! И на часы! Коньяку дай! Знаю, есть у тебя! – Базанов, неожиданно и для себя самого, совсем съехал с катушек, ухватил ни в чем не повинного Муху за воротник рубашки и что было мочи потянул вперед. – Дай, говорю, жандармская харя! Дай!

– Да ты натурально болен! – снова перепугался Муха, пытаясь вырваться из цепких рук Базанова, а тот уже почти что возил Муху носом по столу. – Да погоди ты! Да дам я, дам! Ты бы хоть пальто снял! Или вот что… Да отпусти ты, говорю! Пойдем-ка в другое место.

Когда Мухе наконец удалось вызволить свое горло и воротник из плена, Андрей Николаевич уже опомнился от дикого своего поведения. Тем более при свидетеле.

– Извините, Семен Петрович, – повернулся он в сторону другого соседа Мухи по кабинету, еще тоже очень молодого, но очень чинного господина в золоченых очках.

– Ничего, ничего, Андрей Николаевич. Бывает. Меня тоже, знаете ли, случается, так доведут! А в чем дело? – немедленно же и полюбопытствовал Семен Петрович, он не был бы истинным министерским служащим, если бы поступил иначе. – «Второй Инвестиционный» вас допек?

– Именно. Именно что «Второй Инвестиционный»! – с готовностью поддержал его версию Базанов. – Уж так допек, хоть вешайся на форточке. Да она у меня хлипкая, так хоть, думаю, пойду выпью я коньяку. А то и сердце что-то прихватило.

И Базанов, вспомнив заблуждения очкастой экскурсоводши, нарочно потер себе грудь в области сердечной мышцы и тяжко вздохнул.

– Да на вас и лица нет! – участливо воскликнул Семен Петрович. – Это наверняка сердце, уж я вам говорю! Вы коньяку уж отпейте непременно, а после ступайте к врачу! Этим, знаете ли, не шутят! Вот у меня двоюродный дядя в Новосибирске… – тут же оживившись, настроился было Семен Петрович рассказать историю.

Но Муха его вежливо, хотя и категорически, перебил:

– Ну что вы, Семен Петрович! Человеку плохо, а вы своего покойного дядю поминаете. Андрею Николаевичу-то каково? Ни к чему больного пугать. – И видя, что смущенный Семен Петрович согласно закивал в ответ, Муха тут же и не растерялся: – Вы вот что. Мы сейчас пойдем. Коньяку я дам Андрею Николаевичу по дороге. Чтоб времени не терять, мало ли что. А после уж сопровожу в поликлинику. Если меня спросят, то вы уж объясните…

– Само собой, само собой, – с чисто обезьяньей непосредственностью приготовился Семен Петрович принять участие в захватывающих событиях. – Уж можете положиться на меня.