Шапка Мономаха

Столь изощренные движения ума у киевского князя бывали редкостью. Но особый случай принудил его напрячь все силы души и разума, ибо подспудно он чувствовал в советованьях Давыда некую западню. Однако из ловушки так сытно пахло, что просто пройти мимо, закрыв глаза, было немыслимо. Самым большим сожаленьем Святополка было то, что княгиня Гертруда слегла в тяжкой хвори и не могла своим материнским чутьем направить его по верному пути. Позвать же бояр и сказать им: «Мономах убил моего отца, а теперь замышляет погубить меня» Святополк не решался. Откровения Давыда о гибели отца имели совсем не то действие, на какое рассчитывал волынский князь, а быть может, и «тайный человек». Киевский князь испугался.

– С Васильком вдвоем справимся, – настаивал Давыд, – пока Мономах в Ростовской земле. Только позови его к себе, пока он не ушел в свою волость. Когда уйдет, тогда будет уже поздно. Сам увидишь, Ростиславич силой возьмет твои грады – Туров, Пинск и Берестье. Тогда вспомнишь мои слова. Потом еще и с тобой расправится, как с Ярополком, рукою душегуба.

Киевский князь усиленно тянул бороду, наматывая колечки на палец.

– Да я уже… Уже посылал к Васильку человека, – нехотя признался он. – Через четыре дня ведь у меня именины, день архангела Михаила. Пригласил его на праздник.

– А что он? – хищно напрягся Давыд. – Придет?

– Прислал отказ, – озабоченно ответил Святополк. – Повинился, что не может остаться в Киеве. Сказал, торопится домой, как бы там без него войны не случилось.

– Видишь, брат! – восторжествовал волынский князь. – Откуда в его волости войне быть – ляхи только на порубежье воюют. И зима еще не встала, дорог нет. По твоей земле он ходит, а тебя как старшего князя и брата почтить не желает. Только незрячий теперь не увидел бы его вины. Поберегись, Святша! Если не схватим Василька, то ни тебе больше не княжить в своей земле, ни мне в своей. В Любече Ростиславич с Мономахом прежде общей клятвы друг дружке крест целовали: чтоб Мономаху сесть в Киеве, а Васильку во Владимире на Волыни.

– Ну схватим, – вяло промолвил Святополк. – Что делать-то с ним? Обличить его нечем кроме твоих слов.

– Об этом я позабочусь, – обещал Давыд. В карих глазах его под смоляными прядями на потном лбу горели жадные огоньки. – Только отдай его мне. Снова отправь к нему гонца. Если не хочет медлить до твоих именин, пускай придет завтра, поприветствует тебя, окажет честь. И я пошлю к нему своего человека с просьбой, чтоб он не ослушался старшего брата.

– Не знаю, самому мне слушаться ли тебя, – колебался киевский князь. – Ты, братец Давыдушка, известен своей лихостью. А мне, если что, потом расхлебывать.

– Не об оправданиях перед другими заботься, Святша, – осклабился волынский князь, – а о собственной голове. Убережешь голову и свой стол, обретешь и выгоду. Поделим землю Василька меж собой.

– Будь по-твоему, – встал с лавки Святополк. – Жалко мне брата своего погибшего. Отомщу Ростиславичу за Ярополка. Только знай: делить землю, которой он теперь владеет, с тобой не буду. То моя отчина, владение моего отца, и тебе там делать нечего.

Давыд лишь усмехнулся, завесив глаза длинными волосами.

5

Крылатый архистратиг небесных сил в ало-золотой парче и с сияющим мечом в руке взирал на князя с высоты стены. Облик его был сурово-печален. Большие очи архангела, похожие на пламя светильников, смотревшие прямо в душу, будто о чем-то бессловесно предупреждали, хотя голос ангелоначальника, как писано в книгах, подобен голосу множества народа. Сам же он был точно молния, разрезающая небо и поражающая трепетом.

Князь Василько теребовльский, сын того Ростислава, которого отравили в Тьмутаракани греки, напуганные его могуществом, доблестью вышел в отца. Мирских и духовных, а особенно ратных сомнений он чуждался, и душу его трудно было смутить чем-либо. Стоя перед образом Божьего воеводы Михаила, он просил удачи в предстоящей войне с ляхами и помощи небесной рати. Молитва его была спокойна и уверенна. Князь не колебался в том, что ему не откажут в правом деле и враги Руси, скверные латынники, будут повержены в прах. Иначе и быть не может. Ведь архангел Михаил боролся с самим дьяволом – отчего ему не победить каких-то ляхов, смелых лишь в своих похвальбах?

Истово перекрестясь и положив поклон, князь обошел все образа в церкви, к каждому с любовью приложился. После, выйдя на храмовое крыльцо, принял на плечи теплый зимний плащ, радостно улыбнулся холодному солнцу, предвещавшему заморозки и отвердение путей. Пора возвращаться домой, где ждут неотложные дела.

Распрощавшись с игуменом монастыря, Василько Ростиславич вышел за ворота и сел на коня. Князя сопровождала малая дружина – половина десятка мужей. Обозу, стоявшему в селе неподалеку, он еще на рассвете велел сниматься с места.

– Напоследок повидаюсь с киевским князем – и поскачем с ветром в Теребовль, – сказал Василько.