Шапка Мономаха

Василько лежал без движения и не подавал признаков жизни. Из глазниц вытекала медленно густеющая кровь, в полутьме амбара казавшаяся черной.

– А нам-то что до этого? – ответил Сновид. – Велено – сделано.

Конюх, наклонясь, приставил два пальца к шейной жиле.

– Живой, – сказал он, вытирая кровь с пальцев о рубаху князя.

Они перетащили почти бездыханное тело на расстеленную рогожу, закрыли краями и, подхватив, вынесли во двор. Здесь погрузили на телегу. Корчемная обслуга на этот раз не зевала вокруг – кого не разогнали дружинные отроки, тех напугало страшное дело, сотворенное в амбаре.

…Обоз продолжал путь на Волынь. В граде Воздвиженске, чье название, трудное для произнесения, люд переделал в Звижден, остановились обедать. Встали коротким постоем на церковном подворье у торга. Пока Давыд Игоревич со старшими дружинниками трапезовал с благословения здешнего попа, обозные холопы развернули рогожу, стащили с князя окровавленную свиту и рубаху. Позвали попадью и дали ей рубаху, чтоб постирала. Свиту же снесли на торг и, недолго поторговавшись, обменяли на три серебряные резаны.

Сердобольная попадья отдала рубаху девке-холопке, а из скрыни в дому вынула другую, из беленого полотна. Прежняя все равно б не успела просохнуть. Эту новую и натянула сама на князя, пока княжьи холопы спускали на торгу свои резаны. Склонясь над мертвым, как она думала телом, попадья пролила над ним бабьи горькие слезы с тихим подвываньем и сморканьем. Вглядываясь в обезображенное лицо, она думала о чем-то своем, как вдруг затрепыхалась в испуге – мертвец зашевелился.

– Где я?

– Так ты живой, сокол мой сердешный? – всплеснула руками женка.

И впрямь – тот, кого она оплакивала как покойника, ожил, задышал. Только что глаз не мог открыть.

– В Звижден-град тебя привезли, голубь сизокрылый, – ответила она на его вопрос.

– Воды, – попросил он спекшимися губами.

Попадья, размахивая руками, понеслась в дом.

– Сейчас, лебедь быстрокрылый, сейчас.

Из избы она выбежала с девкой-холопкой, прижимавшей к чреву лохань для умывания. Подняв голову князю и напоив из кружки, женка взяла из лохани утиральник и принялась смывать с его лица засохшую кровь, промывать рану на скуле.

– Вернулась душа на место, – приговаривала она, – опомнился, касатик мой ласковый.

Князь шарил рукой на груди.

– Зачем сняли с меня мою одежду? – глухо спросил он.

– Запачкалась, постирать сняли, – сказала попадья, благоразумно не поминая про кровь.

Но князю и не надо было про это напоминать.

– Лучше бы мне в той рубахе кровавой умереть и пред Богом в ней предстать, – надрывно молвил князь.

Девка-холопка уронила лохань. Попадья огрела ее мокрой тряпкой.

– Перед Богом успеешь покрасоваться, журавль ты мой поднебесный, – проворковала баба. – А Он тебе жизнь оставил – знать, надо так.

– Для чего мне теперь жизнь, когда света не вижу? Для мести Давыду?

Попадья всплеснула руками, тряпкой снова попала девке по носу. Та бесстрастно утерлась.

– Да на кой она тебе – месть? Тьфу на нее, проклятую! Света не видишь – эка удивил. Иные от чрева матери его не видят и живут. А ты иной свет разгляди, который от Бога. Для него глаз не нужно.

– Чем же его увидеть?

– А душой и увидишь, орел ты мой зоркий.

Безлюдный двор вдруг наполнился. Волынская дружина, отобедав, собиралась в путь, обозные холопы, взявшиеся ниоткуда, стали запрягать коней. Конюх Дмитр, подойдя к телеге, оттолкнул попадью.

– Пошла прочь, баба.

– А его накормить? – взволновалась женка.

– В мертвого не впихнешь, – с нарочитой грубостью ответил Дмитр.

Василько сел на телеге, страшными запекшимися глазницами уставился на конюха.

– Я не мертв, – душераздирающим голосом проговорил он. – Я узнал твой голос.

Дмитр, побледнев, отступил назад.

– Говори, кто был с тобой там, в амбаре.

– Святополков конюх Сновид, – с запинаньем ответил он. – Торчин Берендей, овчарь Святополка. Это он резал тебя… Младшие отроки…

– Куда везете меня?

– Во Владимир, к Давыду.

Князь, вздохнув, лег на спину.

– Поймал меня Давыд. Будто зверь свою добычу в зубах несет.

Перекрестив издали несчастного князя, попадья побежала к попу с рассказом о том, кого он благословлял у себя доме.

Обоз тронулся в путь. Шесть дней спустя Давыд Игоревич вернулся со своим уловом во Владимир-Волынский.

8

Сгоревший менее года назад Суздаль отстроился заново. На посаде ровными улицами встали дворы торговых людей и усадьбы ремесленников. Вокруг детинца зарябили теремными маковками хоромы суздальского боярства. Воздвиглись церкви, даже прибавились в числе после того, как местный люд прознал о гибели волхва, колдовавшего в лесу во время сражения двух ратей под градом.