Шапка Мономаха

– Вон оно что, – молвил чернец и перекрестился. – То правда, князь. Некогда меня искушал хитрый бес, внушая помыслы о богатстве. Он же много раз приходил ко мне во сне в облике светлого ангела и показывал место, где зарыто сокровище. Раскопав то место, я обрел множество злата и сребра…

– Где оно теперь? – жадно спросил Мстислав.

– Не знаю, – беспечно ответил монах. – С помощью монастырской братии я уразумел, что был прельщен дьяволом. С тех пор я укрепился на врага и узнал его пронырство. Господь не допустил, чтобы я стал рабом бесов, и по молитвам моим избавил меня от недуга сребролюбия. Найденное богатство я закопал, а где не помню.

Мстислав и княжи мужи со смехом подивились небывальщине.

– Так не бывает, отче, – убеждал чернеца князь, ловя пальцами на блюде скользкие грибы. – Ты еще не стар годами, чтоб забыть, где схоронил столько добра. Сколько там было? Больше ли, чем вмещает вон тот ларь?

Мстислав кивнул на большую скрыню при дверях трапезной – в сажень длиной и три локтя высотой. Схимник на ларь не оглянулся.

– Золота и серебра в том кладе было бесчисленное множество, князь, а ларями я его не мерил.

– Откуда взялся столь великий клад под монастырем? – с сомнением спросил один из бояр.

– Может, знаешь, отче, кем, по слухам, зарыто богатство? – осведомился князь.

– Знаю, и не по слухам, а по писаному. В житии блаженного Антония о том кладе сказано, что оставили его варяги. Оттого и пещера зовется варяжской, а сосуды в кладе были латынские.

Мстислав поставил на стол пустую чашу и, поднявшись с места, пересел ближе к чернецу. Скамья была коротка, и князь оказался бок о бок с монахом. Наклонившись, он заглянул под клобук Федора.

– Хочу, отче, разделить с тобой это сокровище. Будешь мне как отец, во всем послушен тебе стану, исполню все, что попросишь. Скажи, в каком месте ты спрятал клад, и мы незамедлительно добудем его.

– Невозможного хочешь, князь, – со смирением ответил монах.

– Покорись князю, чернец, – потребовали дружинники. – Тебе богатство все равно не по чину.

– Почему не отдашь мне то, что более подобает иметь князю, чем монаху? – Мстиславу надоело заглядывать снизу в лицо схимнику, и он сдернул клобук с его редковолосой головы. – Ведь я стану тебе как сын, а сыну разве кто даст камень, если он попросит хлеба? Знаю, что ты хотел бы уйти с тем богатством на дальнюю сторону. Так возьми себе, сколько нужно, и иди с Богом, ни от кого не таясь. Прочие монахи тебя не остановят, я позабочусь об этом.

– Печалюсь о твоих словах, князь, – вздохнул Федор. – Мне богатства не нужно. Даже если силой велишь взять золото, и тогда не возьму, потому что не на пользу оно мне. Господь отнял у меня память сребролюбия, и где закопал – не помню. Помнил бы – рассказал бы, где оно лежит. Вижу, что ты страстен к золоту и служишь ему, как раб, а отказ мой только распаляет тебя.

– Так ты, чернец, отвергаешь мою милость? – проговорил князь не сулившим добра голосом и перешел на прежнее место. – Я, значит, раб, а ты вольный? – Он хлопнул в ладоши. На зов в трапезную вошли двое гридей. Мстислав указал пальцем на Федора. – Этого монаха связать узами, подвесить к потолку и бить кнутом, как наказанного раба.

Гриди бросились исполнять. Вывернув чернецу руки, они волоком потащили его в сени. Монах при том не проронил ни звука.

Трапезу князь окончил в расстроенных чувствах. После отдыхал в изложне. Затем вышел на двор, к молодечным. Пустил несколько стрел в соломенное чучело на колу, мечом снес ему голову – глиняный горшок. Лишь после этого с двумя боярами спустился в подклеть, где мучили монаха.

Чернеца, раздетого до колючей власяницы, держала за опутанные сзади локти веревка, продетая через кольцо в потолке. Ноги болтались в двух вершках от пола.

– Фу, – сморщился князь, обозрев бесчувственное тело.

Власяница была рваной и мокрой от крови, на полу накапала густая красная лужа. Раб, орудовавший кнутом до появления князя, выплеснул на чернеца ведро ледяной воды. Монах с громким стоном-вздохом ожил, поднял голову. Сквозь редкие волосы, падавшие на лицо, на князя глянули очи схимника, полные боли и беззлобия. Посмотрев в эти кроткие глаза, Мстислав смягчился сердцем.

– Открой, отче, где сокровище, и я велю лекарю исцелить твои раны, а самого тебя отпущу с честью.

– Не вспомню, князь, – был ему ответ.

– Поджарьте его на огне! – в мгновенном исступлении воскликнул Мстислав.

Быстро был притащен большой котел и установлен под ногами узника. Веревку подтянули, подвесив его выше. В котел бросили хворост и плеснули масла. Вспыхнувшее пламя отогнало князя в сторону. В мрачном безмолвии, сложив руки на груди, он наблюдал, как горят в огне ноги упрямого монаха.

Когда раб подбросил еще хвороста и пламя объяло монаха почти по пояс, Мстислав спохватился:

– А почему он не кричит?

Раб ткнул кнутовищем в грудь чернеца:

– Почему не кричишь?

Кнутовище внезапно полыхнуло, будто обмакнутое в масло, и холоп с воплем выронил его.

– Его дерюга не горит, – удивленно заметил кто-то из бояр.

– И борода не опаляется.

– Колдовство! – в страхе попятился раб.